На край света

Попову посчастливилось удачно пройти пролив между Курильской Лопаткой, южной оконечностью Камчатки, и гористым островом Шумшу. Едва коч обошел Лопатку, как «вздохнул Батюшко» – начался прилив. Вода с огромной скоростью хлынула через пролив из Тихого океана в Охотское море, образуя гибельные сувои – водовороты, способные потопить и большее судно, чем коч Попова.

Охотским морем (Кивиль называла его Пенжинским) Попов пошел к северу вдоль западного побережья Камчатки. Найдя судоходную реку Тигиль, Попов вошел в нее и поднялся до устья ее притока Ешхлина. Там, недалеко от корякских поселений, он пристал к берегу.

– Мы вышли на землю, – рассказывала Кивиль. – Я с Федей шла по лесу. Шумел сердитый лес, красный и желтый. А я смеялась. Я палкой разрывала паутину и сшибала сучки. Закапал дождь. Но мы не спешили назад. Федя снял шапку и подставил дождю лицо. Он вдыхал душистый воздух. Нам люба была его свежесть. Мне было так хорошо! Я не знала, что горе близко…

Кивиль замолкла, низко опустив голову.

– Что же приключилось дальше? – осторожно спросил Дежнев.

– За лесом прогремела пищаль. Федя вздрогнул, побежал к кочу. Там кричали. Навстречу из кустов – Голгоч, носивший чужие волосы. «Сипанг! Беда!» – закричал он. Голгоч поведал: через гору пришли ительмены. Они сказали корякам: «Федя не Тыжил-Кухту. Чужеземцы – не боги. Они смертны. На Федотовщине злой чужеземец Анкудинов убил другого чужеземца».

– Кого?

– Покрученика Олимпиева.

– Пошто он убил-то?

– Олимпиев не дозволял обижать ительменов. Так велел ему Федя.

– Дальше! – вскричал Дежнев.

– Ительмены напали на Анкудинова и его людей. Многих убили! Назаров и Федоров ушли по реке на карбасе. Неведомо куда. Анкудинова спрятала его жена Ку-пени. Камчадалка. Ночью они взяли бат[136] у отца Купени. Тоже ушли рекою. Ительмены сказали корякам: «Убейте чужеземцев!» Коряки напали на наш коч. Убили покручеников. За что? Такие хорошие ребята! Митя Вятчанин, Тимоша Месин, Шабаков, Александров. Старого Удиму убили…

– Вина на воре Анкудинове, – мрачно сказал Степан Сидоров.

– Великие беды приняли мы от разбойников, – сокрушенно проговорил Фомка.

– Рыбий глаз! Зачем у Большого Каменного Носа я выловил из воды гадюку Анкудинова! – вскричал Сидорка.

– Досказывай, доченька, – попросил Дежнев.

– «Я тебя полюбил. Ты хороший, – сказал Голгоч Феде. – Я пришел сказать: беги! Вот дорога к жилищу злого духа. Он спрячет тебя в белой юрте. Ительмены туда не ходят. Боятся. Ты ж был Тыжил-Кухту, хоть теперь ты и не он, тебе не страшно. Беги!» Голгоч скрылся. Погоня была близко. Мы слышали топот и крики. Федя схватил меня за руку. Мы побежали. Ветки хлестали наши лица, колючки царапали нас! Мы падали. Зато листья скрывали нас… Мы спустились в овраг, где шумело. Там вошли в белый туман. Ничего не видно! Зыбкая земля дрожала под ногами. Мы тихо шли, взявшись за руки. Чем дальше, шум громче. Я дрожала от страха. Я думала, выскочит злой дух! Мы дошли до большой ямы. В ней кипела вода, как на огне. Шум был из ямы. Такой шум! Я не слышала Федю, хоть он кричал мне на ухо. От воды шел пар. Пахло тухлыми яйцами.

– Не маши рукой, – сказал Сидорка Григорию Байкалу, сделавшему жест недоверия, – мы с Фомкой тоже горячий ключ находили.

– И дух от него был тухлым яйцом, мил человек, – подтвердил Фомка.

– У кипящей воды мы лежали без еды. Лишь пили ту воду, худо пахнувшую. В тумане увидели человека. Я задрожала. Подумала: дьявол идет, хозяин кипящей воды. Федя выхватил саблю. Человек приблизился, шатаясь, словно наевшийся мухоморов. То был Анкудинов.

– Анкудинов! Как же он вас нашел?

– Жена Анкудинова Купени довела его до ключа. Она спрятала его там, как нас – Голгоч. Они плыли по Уйкоаль-реке, по Еловке-реке, по Леме-реке. Они перешли гору. Указав ключ, Купени ушла.

– Что ж Холмогорец? Срубил ему голову? – спросил Степан Сидоров.

– Анкудинов ужом ползал у ног Феди. Просил пощады. Федя оставил ему жизнь. Он был добрый!

Дежнев сокрушенно качал головой.

– У Анкудинова было мясо. Мы сварили его в ключе. Прошел еще день. Федя решил идти к морю. Мы шли по лесам, горам и долам. Пока федина пищаль могла греметь, он убивал медведей и оленей. Мы дошли до моря. Пищаль уже не гремела. Федя бросил ее в воду. Мы шли берегом. Ели улиток, крабов. Голодали. Захворали. Федя сказал: цинга! Силы пали. Ноги не двигались. Анкудинов не мог идти. Мы сидели возле него. Потом он умер. Мы пошли с Федей вдвоем. Через два дня Федя тоже не смог подняться, умирал на голом камне. Он умер. Я легла возле него умереть. Я не хотела его оставить…

Кивиль замолчала, горестно опустив голову. Затем она продолжала тихим безразличным голосом:

– Вот пришли коряки. Они насильно накормили меня. Они взяли меня в байдару. Увезли от Феди. Меня взял в жены Октенхут.

– Хоть не бил он тебя, сердешная? – участливо спросил Дежнев.

– Нет. Бил, только наевшись мухоморов. Тогда он был бешеный. Я даже не плакала. Мне было все равно. Жизнь моя кончилась.