Ш у м и л и н
В а с и л е к. Что пишет?
Ш у м и л и н. В деревне старики да старухи. А тебе пишут?
В а с и л е к. Так, иногда.
Ш у м и л и н. Василек, а что за красавицы у тебя над кроватью?
В а с и л е к. Не говори! Попало мне за них.
Ш у м и л и н. Что-то частенько тебе стало перепадать…
В а с и л е к. Понимаешь, когда построили вот этот блиндаж, командира полка не было, ездил на совещание в штаб дивизии. Ну, я и решил уют тут навести. Из «Огонька» вырезал фотографии… Сам понимаешь, какая красота, если голые стены.
Ш у м и л и н. Оно конечно, с бабами уютнее…
В а с и л е к. Они же не бабы — артистки! Самые знаменитые! Любовь Орлова! А в платочке — Марецкая. Ну, а самая молодая — балерина Лепешинская. Командир полка пришел, посмотрел на мой уют, аж взвился да как гаркнет: «Это что за галерея? Чтобы духу их не было!» Если бы не комиссар, чуть в штрафной батальон не отправил.
Ш у м и л и н. За артисток?
В а с и л е к. Да!
Ш у м и л и н. Ирод твой командир — вот я что скажу. А ты еще его хвалишь…
В а с и л е к. А на днях он получил какое-то письмо и таким стал… ну, житья нету. Жучит, придирается. Что ни слово, то «душа винтом»! Это у него ругательство такое. Как прочел то письмо, военных девчонок так невзлюбил, ну просто терпеть не может. Вчера собрал их и разом всех в отдел кадров штаба армии отправил, кроме медичек.
Ш у м и л и н. А может, у него дома какая неприятность, а?
В а с и л е к. Кто его знает…
Ш у м и л и н. Да!.. Наградил тебя господь!..
В а с и л е к. Да ты ешь, ешь… А вот еще был такой случай… Говорю я ему как-то: «Разрешите мне, товарищ подполковник…»
Ш у м и л и н. Здравия желаю, товарищ подполковник!
Ч е г о д а е в. Здравствуй, Шумилин! Ты ко мне?
Ш у м и л и н. Никак нет! Я до своего земляка, до товарища Мурашко… Разрешите быть свободным?
Ч е г о д а е в. Разрешаю!
Меня никто не спрашивал?
В а с и л е к. Санько тут приходила.
Ч е г о д а е в. Какая Санько? Из снайперской роты, что ли?
В а с и л е к. Так точно! Сержант Санько. Она из тех, которых вчера в кадры отправили!
Ч е г о д а е в. И каким же ветром ее обратно в наш полк занесло?
В а с и л е к. Не могу знать.
Ч е г о д а е в. Ординарец все должен знать!
В а с и л е к. Она сказала, что она еще зайдет!
Ч е г о д а е в. Зайдет? Душа винтом! А она не приказала мне никуда не отлучаться?
В а с и л е к. Никак нет!
П о я р к о в. Уже дома. А я думал, что один буду обедать. Давно, Андрей Никанорович, приехали?
Ч е г о д а е в. Только что. Ну что у нас нового, комиссар?
П о я р к о в. Спокойно сегодня на передовой, ни выстрела.
Ч е г о д а е в. Говоришь, спокойно?
П о я р к о в. Днем они, видимо, отсыпаются. Ночью-то головы не поднять.
Ч е г о д а е в. А я не люблю, когда противник ведет себя спокойно. В тихом озере, говорят, черти водятся.
П о я р к о в. Может быть, и так.
Ч е г о д а е в. Ты, кажется, чем-то расстроен?
П о я р к о в. Как не расстроиться! Говорим, приказываем — и все как о стенку горох. Я тут в третьем батальоне был. В траншеях грязь, в землянках не лучше. А командиры смирились и никаких мер не принимают.
Ч е г о д а е в. Это мне известно. И все валят на войну.
П о я р к о в. Именно так.
Ч е г о д а е в. Душа винтом! Придется от слов перейти к действию. Наказывать будем, комиссар.
П о я р к о в. Ну, а что в дивизии нового?
Ч е г о д а е в. Командующий фронтом приезжал. Приказал нам готовиться к наступательным действиям. Заявил, что теперь мы диктуем немцам свою волю. Потребовал достать «языка».
П о я р к о в. Что ж, новость приятная. Солдаты только того и ждут, когда будет дана команда «вперед». Да и сколько можно сидеть в обороне?
В а с и л е к. Можно обедать, товарищ командир полка.
Ч е г о д а е в
В а с и л е к
С а н ь к о. Разрешите обратиться, товарищ подполковник?
Ч е г о д а е в. Слушаю вас, товарищ Санько.
С а н ь к о. Я по личному вопросу к вам.
Ч е г о д а е в. Догадываюсь. И каким же образом, сержант Санько, вы оказались в расположении полка?
С а н ь к о. А я с разрешения начальника отдела кадров.
Ч е г о д а е в. Ну, слушаю!
С а н ь к о. Товарищ подполковник, зачислите меня обратно в свой полк. Очень прошу!