На языке эльфов

– Полтора часа было пару минут назад! – Он тычет в часы над дверью, которую не видно на записи.

– Меньше, чем через полтора.

Ури осуждающе качает головой, скрещивая руки на груди.

– Сколько времени ты себе хочешь?

– На обед?

– Ури.

Ури думает. Ури анализирует и барабанит пальцами по предплечью:

– Вы всегда будете показывать ему эту запись, чтобы я появился?

– Планируем.

– Тогда, – король поворачивается к камере и поднимает раскрытую ладонь в воздух, – hola [19], бро! Есть у меня предчувствие, что они тебя уломали на эту гуманитарную хуйню! Я хочу, – рука снова к груди и взгляд исподлобья на собеседницу, – вино и конфеты с ликером. Это мои условия.

– Вам пятнадцать.

– Пятнадцать человеческих равны семидесяти шести кошачьим, мэм.

– Я не мэм, а ты не кот.

– Конечно, нет! Какой я кот, если вы не даете мне гулять самому по себе.

– Тогда спрашиваю еще раз: сколько времени ты хочешь?

– Пожизненно и еще на несколько дней [20].

– Ури.

Ури возводит очи горе и шумно вздыхает, почти мыча на выдохе:

– Если мы доживем до восемнадцати, хочу вино, шоколад с ликером, порнушку, горничную на час, – список быстрый, без загибания пальцев, – и оставьте мне день, когда бог не колдует вне Хогвартса.

– Один день? – Опять же: миссис Лейн сам профессионализм и спокойствие.

– Если бы он создал мир не за шесть дней, а за пять, я бы попросил два.

– И как это понимать?

– Очень просто. Один бог на смену, миссис Лейн.

Доктор коротко вздыхает:

– Надеюсь, насчет горничных ты пошутил.

– Как бы я хотел вообще не уметь шутить!

– Ты точно понимаешь, что все это серьезно? Итану будет очень тяжело жить, если ты продолжишь появляться без предупреждения.

– Еще раз повторяю: я умею не только дрочить, ага? – Король выпрямляется, сохраняя позу, и смотрит достаточно для него серьезно. – Думаете, мне по душе мир за этими стенами? Только вот, – лицо меняется, принимает наигранно жалостливый вид, – не хватает тепла человеческого тела… горячих объятий, силь…

– Тормози.

Король псевдообидчиво вздыхает, опуская плечи. Но потом, конечно, меняется. Хлопает в ладоши. Оглушает:

– Да начнутся переговоры, доктор Квинзел [21], пока вы не успели влюбиться в своего пациента!

На записи не видно, как миссис Лейн наливает себе стакан воды.

И выпивает залпом.

14

Жалость в моем случае – это грязно-красная краска, как кровь в земляной жиже. Или в трещинах деревянных половиц. Когда я себя жалею, окунаю пальцы в строительную форму – подобие палитры, – забираюсь на стремянку и пишу что-нибудь измазанными живыми кистями. По большей части цитаты. Я их собираю в течение недели. Не больше пятнадцати. Потому что до этого числа я почти никогда не дохожу.

Сегодня, в день, когда ты пришел, я успеваю написать девять.

«Жизнь – занятие не для каждого».

Колонка на столе под двумя громадными окнами, выходящими на лес.

«Запрись у себя дома и разбей зеркало».

Пока мне себя жалко, играет «Reborn». Это Simon Poole.

«Я не могу говорить со стенами, они кричат на меня».

Тема видеоигры, символ которой вытатуирован у меня ниже затылка с подписью «Баланс сместился» [22].

«Я устал быть один, как воробей под дождем».

Иногда мне кажется, что эта мелодия может убить. Будто в ней зашифрованы ноты заклинания или слова-маркеры темного гипноза.

«Я умер и похоронен. У меня не будет детей».

Под нее растекаются слишком густые мазки, заляпывается кровавыми каплями комбинезон.

«Одно прикосновение, и я исчезну».

Под нее я могу плакать и не замечать, пока машинально не начну стирать влагу неудобно вывернутым локтем.

«А если завтра не будет? Сегодня, например, его не было».

Ты когда-нибудь жалеешь себя, Чоннэ? Унижаешь собственной мыслью?

Я – да.

«Мой дорогой Сиксмит,

сегодня утром я выстрелил себе в рот из люгера Вивиана Эйрса. Многие проповедуют, что самоубийство – это проявление трусости. Эти слова не имеют ничего общего с истиной. Самоубийство – дело невероятного мужества».

Кто это я? Муляж с ценником, пыльная ложная упаковка, упавшая не в тот мир.

«Каждую ночь я вырезал у себя сердце, а к утру оно вырастало заново».

Следы моих ладоней мажут стены, потом я смотрю на алые пальцы и касаюсь ими мокрых слез, наношу себе румяна. Замерз или смутился. Выбирай, что хочешь.

В районе десятой цитаты все всегда меняется. После кровавого макияжа с резким характерным запахом химических соединений. Вторая стадия всегда – гнев. Пограничная. Мост между мной и Ури. Раньше я сдерживался, молча сжимая кулаки, а сейчас научен выплескивать. Вспышки злости и ярости ко всем тем, кто говорит, что я выдумываю, всем, кто предоставляет доказательства или звенит в ушах диагнозами. Ко всем, кто не понимает, уходит, теряет интерес и бросает. На краткий миг мы всегда их ненавидим. Их – это людей.

– Противные, никчемные и глупые извращенцы, помешанные на плотских утехах! – Я всегда не могу себя контролировать, и Ури пробирается, громко цедит сквозь зубы, намереваясь стереть мою жалость со стен. – Гадкие безнравственные ублюдки! Жадные до власти и денег мудаки!