На языке эльфов

– И Лесли просто перестала с тобой говорить?

– Нет, она нашла себе других друзей, рассказала им, что я эльф.

– Что ты думаешь, что ты эльф.

Я уже не застываю, я уже вспоминаю:

– Что я думаю, что я эльф. Они подняли меня на смех. Но это все ерунда, конечно, потому что я не против, когда надо мной смеются. Я против, когда меня бросают.

А кто «за», да? Тренер команды соперников?

– Что ты сделал, когда пришел в тот день домой?

Помню, что мне машинально захотелось задрать рукав и показать перебинтованное запястье, но очень стало лень.

– Вынул бритву и решил вскрыть правый резервуар.

Я уставал с каждой минутой этого разговора. Мы никогда прежде не вскрывали мои пятнадцать лет так детально и наживую.

– Когда ты пришел в себя, что ты почувствовал?

– Что устал. – Хуже и больше, чем сейчас, конечно.

– От чего?

Я останавливаю свой мяч и прячу в ладонях под столом.

– Быть человеком.

– А что это, по-твоему, такое – быть человеком?

Я уже устал играть в футбол и быть капитаном. Усталость – не порок.

Я смотрю в стол и замечаю небольшие углубления в дереве: отпечатки букв, которые я рисовал, слишком сильно нажимая на карандаши. Вспоминаю странный стих. Наполовину белый, наполовину рифмованный. Проговариваю про себя строчки, чтобы убедиться, что помню. И только после отвечаю фрагментом:

– Тварь земная. И дух надземный. И тьма из-под земли. И свет от солнца. И группа атомов с одним ядром. И миллиарды звезд на месте головы.

– Откуда это?

– «Как хорошо, что я нечеловек».

– Кто написал?

– Эльф.

Мой доктор держит паузу во второй раз. Я не поднимаю головы. Тогда мне не нравилось смотреть людям в глаза.

– Итан, ты же понимаешь, что мысли об эльфах – это всего лишь твоя детская фантазия? – Голос Тома Хэнкса говорит далеко не про коробку шоколадных конфет [16]. Потому что, если бы оно было так, я бы непременно с ним согласился. – Миссис Ривер рассказывала вам эти истории, чтобы вы чувствовали себя лучше. Но это выдумки.

– Откуда вам знать?

– Мы договорились быть сегодня честными, помнишь?

– Помню, – я не киваю. – Только не понимаю, почему, если даже сломанные часы дважды в день показывают правильное время, вы не допускаете, что миссис Ривер, думая, что врет, говорила правду.

– Но тогда получается, что все дети, что были с тобой, тоже являются эльфами.

– А я разве говорил, что единственный эльф?

– То есть все сироты, по-твоему, эльфы?

– Не все.

– А что делает эльфом именно тебя?

– Память – это розы в декабре [17]. – Миссис Ривер не рассказывала, когда мы родились, сколько прожили до этого и где. Я это вспомнил сам.

– Ты это придумал, Итан.

И полоумная баба, собирающая яркие тряпки, выбрасывая хлеб[18].

– Откуда вам знать?

– Потому что Эмили с Виктором были в твоем приюте и видели географический стенд. – Лично я знаю наизусть все, что миссис Лейн собирается сказать. Обычно правду преподносили мне постепенными порциями. Но тогда, на записи, был первый раз, когда ее обрушили на меня всю и сразу, ожидая эффекта. – Миссис Ривер так учила вас запоминать страны и столицы, и твой рисунок все еще висит там, Итан. Какое задание было, помнишь? Она дала каждому по несколько столиц, а вам нужно было узнать, каким странам они принадлежат, и срисовать контуры с большой карты в коридоре. Ты помнишь, какие тебе достались?

Я пожимаю плечами. Осознанно лгу. Может, это глупо, но из мира реального и того, который могу спроектировать, как угодно мне одному, я всегда выберу второй. Я фантазер, который хотел бы никогда не знать закостенелой глины реализма. Если б можно было жить иллюзиями пожизненно без вреда окружающим, я бы жил. Если такая жизнь означала бы смерть, тогда бы умирал. Не как на сцене. По-настоящему.

Это и значит – быть фильмом. Начинаться не здесь и заканчиваться не там.