На языке эльфов

Декорации – теснота, желтизна, и вместо предметов в салоне застывают символы:

трефы

пики

черви

– И ты делал то, что он просил?

бубны

пики

трефы

– Он сам.

бубны

черви

черви

– Тебе было неприятно?

Ты слышал фразу: «жизнь прожить – не поле перейти»? Так люди говорят. И говорят верно. Через поле по ветру только кататься в виде больших шаров высохших травянистых растений, рассеивая семена будущих детей. Жизнь – не поле. Жизнь – пустыня или степь, а человек в ней – трава: либо нет, либо много.

– Он был грязный, – либо есть, но лучше, чтобы не было.

– Он делал с тобой что-то еще?

– Я не хочу об этом говорить.

Я хочу играть в футбол. Я тогда жутко хотел сбежать из того места и поиграть в футбол. Но так и не сыграл.

– Хорошо, Итан. – А миссис Лейн из тех, что играет в футбол, если захочет. Миссис Лейн знает, как своего добиться. – Тогда скажи, где в это время была Миранда?

– Он ждал, когда она уснет… – я тогда не понимал, что меня раскалывают, подойдя с другой стороны. Разыгрывают Куликовскую битву, – а она всегда засыпала, пила какие-то таблетки. Засыпала. А в час он всегда… всегда приходил ко мне.

– Сколько ра…

– А до этого он ее трахал. – Декорации тухнут. Остаются звуковые дорожки. – Я залезал в шкаф и закрывал уши руками, но всегда все слышал. Как она визжит, а он пыхтит. А потом, когда это заканчивалось и она засыпала, он приходил ко мне.

– И просил целовать?

– Когда я проигрывал, он просил снять штаны и… – мой настольный теннис должен гипнотизировать, но я предательски трезв, – …трогать себя. Чтобы он видел. И он смотрел… Он смотрел. И, пока смотрел, мастурбировал.

Ты знал, что футбол – игра в одни ворота? Просто их клонировали.

– Но тебя он не касался?

– Иногда. – Первые соревнования по футболу прошли в конце девятнадцатого века. – Просил облизать ему пальцы. – Футбольный мяч очень похож на жизнь: белый холст с черными пятнами, который вечно пинают. – И я облизывал. Он говорил, если не буду, то отдаст меня обратно.

– Ты не хотел уходить?

– Мне не нравилось, мне было плохо, но я думал, что хоть так кому-то нужен. – На футбольном поле есть разметка. Как и на моей сцене. – Думал, может, все нужны для чего-то. А я – для этого.

– Ты же знаешь, что это не так, Итан?

– Да. – В стартовом составе команды одиннадцать человек. – Сейчас знаю.

– Когда все это прекратилось?

– Мне исполнилось девять. – В команде есть вратарь, защитник, полузащитник, нападающий и капитан. – На следующий день он как всегда пришел и стал со мной играть. – Футбол – игра очень человеческая. – А потом пришла его жена. Проснулась среди ночи. И все увидела. – Вратарь, защитник с полузащитником охраняют ворота. Это символ отчаянной обороны, свойственной людям. – Как он на меня дрочит.

Исключение – нападающий. Если переводить вариации его звания, то получается «передний бьющий». Маленький первобытный зверь внутри каждого.

– Они после этого никак не могли поладить, разругались. Я разрушил им брак. – В моем настольном теннисе нет капитана. В большом теннисе тоже. А в футболе есть. – Она его выгнала и начала пить. Иногда он приходил и барабанил в дверь ногами. Но она не открывала. Постоянно пила. Потом била бутылки, потом собирала осколки, потом плакала на полу, и так каждую ночь. – Капитан участвует в жеребьевке и несет ответственность за всех остальных членов команды. – Сейчас я понимаю, что стал ей противен, а потом… конечно же, перестал быть нужен. – В человеке это голова. Отвечает за боевой дух. Иными словами, за дух во всех существующих его вариациях. – Я ее не виню. Наверное, если бы я прожил столько лет с человеком, а потом узнал, что он… такое, может быть, я тоже…

Тогда я запнулся и прервал игру. Шар замер возле ладони. Я себя спросил: тоже бы что? Ушел? А это правильно – уйти?

Мне сейчас двадцать три года, и сейчас я знаю, что уходить можно в любом случае. Это лучше и благороднее, чем оставаться через силу и/из соображений псевдоморали. Но тогда, в пятнадцать, это еще не было мне известно. Тогда, в пятнадцать, мне нечем было закончить это предложение.

– После этого ты снова попал в приют? – Миссис Лейн умеет заводить машину, которая заглохла посреди дороги.

– Да. – И снова шелест бумаги по столу, как шорох шин по сухому асфальту. Та же звукорежиссура. – Она не справлялась, соседи вызвали соцопеку, меня забрали, и я снова оказался в приюте.

– Что ты тогда сделал?

На двадцатой секунде я устаю молчать.

– У Эрика был перочинный нож. – В памяти инвентаря моей жизни он переливается на солнце. – Он им открывал банки, а я забрал его себе. И ночью в приюте подумал, что, раз я пластиковый, у меня не должно быть крови, – как в футбольном мяче – только пустота и свистящий звук сдутых шин, – а если она есть, то вытечет из меня, и я стану пустым, каким должен быть.

– И ты порезал себя?

– Да, – я усмехаюсь. – Было не очень больно.