На языке эльфов

– И почему вы остались одни?

Моя память – моя ловушка, надеюсь, ты уже это понял.

– Наши родители погибли от горя и скорби, потому что им не было места в мире людей, – прекрасном страшном королевстве большого солнца. – Когда они погибли, мы остались одни. Миссис Ривер всегда знала, что мы эльфы, ей не нужно было доказывать, как всем остальным. Она знала, где мы жили и как, говорила, что наши родители оставили нас с ней, чтобы она могла нам все рассказать, всему научить, чтобы мы не забыли, какие мы особенные.

– Она говорила, что вы особенные?

– Да, – сотни тысяч раз, пока монстры прятались под нашими кроватями, не осмеливаясь вылезать. – Она все про нас знала.

– А что с ней случилось потом?

– Она не пришла. – Я делаю вид, что пожимаю плечами в беспечном равнодушии. – Однажды она не пришла.

– Почему не пришла, ты знаешь?

Я качаю головой:

– Некоторые говорили, что она устала от нас, что ей стало тяжело. – Слишком сильно вгоняю стержень в бумагу. – Нас было так много, все особенные, а она простой человек, нам сказали, она устала и заболела. Поэтому больше не при-

шла.

– Она действительно заболела, Итан. У нее был рак, и однажды она просто не смогла больше к вам приходить.

– Да. Сейчас… сейчас я это понимаю.

– А тогда решил, что тебя опять бросили?

Я киваю и наконец вспоминаю, что должен спасти себя – надеваю капюшон обеими руками.

– И тогда что ты сделал?

– Я взял веревку в подсобке у сторожа и хотел повеситься. – Смотрю в стол. Туда. Вспоминаю, с чего началось. – Видел, как это делается, в кино.

– Ты хотел повеситься, потому что чувствовал себя брошенным?

– Наверное. – Теперь в никуда. Буквы и пятна – периферия мира, я его вижу, но не участвую. – Ненастоящий, пластиковый. Неживой.

– То есть ты пытался покончить с собой?

Без уточнений, конечно, не догадаешься. Это мой сегодняшний сарказм. Тогда я был к нему равнодушен:

– Правильно.

– Из-за того, что миссис Ривер ушла от вас?

– Наверное.

– А ты помнишь, как звали миссис Ривер?

– Да.

– И как ее звали?

– Эсфаль.

– Так же, как королевство твоего отца?

Чертов первый этап вскрытия.

– Да… наверное. – В груди всегда распутывается клубок. Я бы хотел вздохнуть свободно, но он подпирал мне душу, а без него она всегда немного шатается. – Миссис Ривер говорила… это эльфийское имя.

– Или не было королевства, Итан? Была только женщина по имени Эсфаль Ривер, которая воспитывала тебя и других детей в приюте.

– Нет. – Нить за нитью сползает шерстяным червем. – То есть да, она была… и королевство было.

– То есть это совпадение?

– Наверное.

– Итан, помнишь, мы договаривались быть сегодня честными друг с другом?

– Да, – я все помню. Даже брови матери, которые в последний раз видел в четыре года.

– Ну, так скажи самому себе честно, Эсфаль – это выдуманное тобой королевство эльфов, название для которого ты позаимствовал у своей воспитательницы?

Хочу молчать и смотреть на уменьшающийся в размерах клубок.

– Правда или ложь, Итан?

True or False.

– Правда.

Я больше не рисую. Откладываю карандаш.

– Ты расскажешь, что случилось дальше?

Сжимаю в ладонях исписанный лист – слушай, как он хрустит.

– Меня усыновили.

– Сколько тебе было лет, ты помнишь?

– Восемь, – я пытаюсь слепить снежок. – Нет, семь.

– Кто тебя усыновил?

– Маму звали Миранда.

– А папу?

А папу никто не звал.

– Эрик.

Папа приходил сам.

– Его звали Эрик, – сгибаю выпирающие углы.

Миссис Лейн молчит несколько секунд, я считаю их про себя.

– И сколько ты пробыл с Мирандой и Эриком? – вопрос звучит на двенадцатой.

– Два.

– Два года?

Киваю, опуская бумажный снег на стол и гоняю по полю. Ладони с двух сторон – псевдоворота.

– Тебе там не нравилось, верно?

Я хочу спросить, зачем она задает такие глупые вопросы, но, как я и сказал, у меня хорошая память.

– Нет.

– Ты расскажешь почему?

– Я не хочу.

Хочу играть в футбол с кем-то, кто не будет поддаваться. И не уйдет, как мой друг Генри. Хочу, чтобы у тех, кто приходит без спросу в чужие спальни, в паспортах в графе вместо имен стояли цифры. Чтобы я мог всех их посчитать.

– Хорошо, тогда покажешь мне свои карты?

Миссис Лейн умеет найти подход. До нее со мной работало двое других врачей. Они найти подход не умели.

– Ты сам их сделал? – она спрашивает, когда я вынимаю их из переднего кармана джинсов, которых не видно за столом. Но у меня отличная память. Я помню, что светло-голубые. – Из чего они?

– Обычные карты, я купил их на ярмарке. – Возобновляю настольный теннис снегом из бумаги. – И обклеил подарочной бумагой.

– Почему с двух сторон?

– Чтобы никто никогда не смог в них сыграть.

– Потому что Эрик играл с тобой?

Шоу должно продолжаться. Игра – тоже.

– Да.

– Во что он играл с тобой, Итан?

Легкий шелест – импровизированный мяч скачет по столу от ладони к ладони куда быстрее, чем движется перекати-поле.

– Просил угадать масть, – воспоминания строят декорации.

– Ты угадывал?

– Иногда.

– А если не угадывал?

– Он просил подойти к нему. – Глаза, как тот же шарик для пинг-понга, следят за снежными перебежками.

– И что он делал, когда ты подходил?

– Просил.

– О чем?

– Чтобы я его целовал по-взрослому.