На языке эльфов

– Муляж – это ведь что-то ненастоящее, что-то пустое внутри. – Миссис Лейн все это знает, потому не растягивает паузы. Идет дальше. – Ты думаешь, ты пустой и ненастоящий?

– Нет, думаю, это другим кажется, будто я пустой и ненастоящий. Они не понимают, какой я.

– А ты можешь рассказать, какой ты, Итан? Как мне уже рассказывал.

– Мне нужно сделать это сейчас?

Я спрашиваю, потому что устал. Иногда мне до сих пор кажется, что энергии предостаточно, а потом она вытекает из дырявого котла переменчивого настроения, и я ничего не могу. И ничего не хочу.

– Да, мой милый, надо сделать это сейчас. Я буду тебе помогать, подсказывать, хорошо?

– Да. – Виктор тогда сказал: постарайся вытерпеть до конца. И я старался.

– Давай начнем сначала.

– С Персии? – Снова берусь за черный.

– С Персии.

– Тогда это была Персия, а сейчас Иран. – Очередная буква выводится медленнее предыдущих. – Я жил с отцом и мамой. И… папа рассказывал мне про королевство, в котором он жил, и… о том, что там всегда шли дожди, он говорил, что тому, кто живет под дождем, не нужно искать место под солнцем.

– Что случилось с твоими родителями?

– Они… – следующий карандаш – красный, – погибли. Папа убил маму. Чтобы спасти. А меня спрятал.

– А что было дальше?

– Потом я пытался жить и… а потом не смог.

– И что ты сделал?

– Я убил себя.

– Как?

Красный недостаточно красный. Приходится покрывать букву вторым слоем.

– Повесился.

– Но ты не умер?

Рука замирает, вгрызаясь стержнем в бумагу:

– Нет, я умер.

– Хорошо, а что случилось после?

– Потом я родился в Испании. – Возобновляю занятие. – После этого в Швеции.

– А потом Россия?

– Нет. – Категоричное движение головы снова немного утягивает капюшон назад. – Было что-то еще, я помню только отголоски языка… Наверное, это был итальянский. Не помню. Думаю, я умер совсем маленьким.

– В каком году ты родился потом?

– В одна тысяча пятьдесят седьмом. – Откладываю красный.

– Россия?

– Тогда она была империей. – Рисую новую букву. – Мне было сорок четыре… точнее, я прожил сорок четыре года.

– Это все?

– Нет. – Капюшон шевелится. – Потом Япония, а потом здесь.

– Здесь – это в штатах?

– Да.

– А потом ты родился уже сейчас? В девяносто шестом, все правильно?

– Да.

– Где ты родился? Опять в штатах?

– Нет, я… – рука застывает, я делаю вид, что смотрю на карандаши, не зная, какой цвет выбрать, – я не знаю.

– В смысле? Где ты родился в этот раз, Итан?

– Я… думаю, что… в Корее. Да, – дважды киваю, цепляясь за сливающиеся пятна цветов, – в Южной Корее.

– А как попал сюда?

– Моя мать. – Не докрашиваю. Пытаюсь, зачем-то тянусь за другим цветом.

– Что с ней?

– Она оказалась здесь. Может быть. – Карандаши шумят под пальцами, скрипят по белому дереву. – Наверное, она эмигрировала. Я не знаю.

– Хорошо, а где сейчас твоя мама?

– Я не знаю. – На записи по-прежнему не видно, как мажутся одним абстрактным пятном длинные черви разных расцветок. – Ушла.

– Куда она ушла, ты знаешь?

– Нет. – Капюшон спадает окончательно.

– А где ты видел ее в последний раз?

Я мотаю головой, лицу неприятно и щекотно:

– Я ее не видел.

– Почему?

– Потому что я… – тянусь вернуть свой купол, – остался один. В ее квартире.

– Когда это было, Итан?

– Остался один… в ее квартире, – но теряюсь в складках собственной толстовки, – а ее не было, она… ушла.

– Все в порядке?

Пожимаю плечами, потому что правда не знаю.

– Готов продолжать?

Я просто киваю.

– Когда мама ушла?

– Одиннадцать лет назад.

– Значит, ты был еще совсем маленький?

– Да.

– Ты ее помнишь? Как она выглядит?

– Не знаю… – пальцы белеют, стискивая червя, и я вру. У нее была фарфоровая кожа и тонкие брови. Ритмично мычала странные ритмы, чтобы я заснул. Это все, что я помню, потому что она… – Ушла. Бросила, как муляж.

– Ты не муляж. Помнишь?

– Да.

Не всегда.

– Что с тобой случилось, когда мама ушла?

Миссис Лейн все прекрасно видит.

– Меня забрали, – но нужно идти дальше.

– Куда?

– В приют.

– Скажи, пожалуйста, тебе нравилось в приюте?

– Да, – я стараюсь разлепить пальцы. Карандаш скользит, вспотев от страха. – Нравилось.

– У тебя были друзья?

– Генри, – три буквы из его имени я еще не успел нарисовать. – У меня был Генри. Мы были соседями.

– Вы с ним дружили?

– Да, мы играли в мяч. И он всегда давал мне выиграть. Он был хороший, – это я помню. – Добрый.

– А что потом с ним случилось?

– Он ушел, – пытаюсь сделать вид, что расслаблен. Снова пожимаю плечами и беру первый попавшийся карандаш. – Как мама. Бросил меня. Как муляж.

– Может, он не бросал тебя? Может, его усыновили и забрали в семью?

– Может. – «Одни приносят счастье своим приходом, другие – своим уходом». Так говорил Оскар Уайльд. – А может, он меня бросил.

– Как к тебе относились взрослые?

– По-разному.

– У тебя был любимый воспитатель?

– Да.

– Ты скажешь, как его звали?

– Миссис Ривер.

Как река между королевством людей и эльфов.

– Миссис Ривер… Она хорошо к тебе относилась?

– Да, она ко всем хорошо относилась. – Мне больше не хочется писать контуры. Я рисую буквы сразу. Сейчас синим. – Она рассказывала истории и всегда все про нас знала.

– «Все про нас знала» – это в каком смысле?

– Просто все знала. Кто мы такие и почему остались одни.