На языке эльфов

– Вот ты мозги включи, букашка. Он же ночами блындает в одиночку. Так ему как раз комфортно. Бросать – значит уходить и оставлять навсегда. Смекаешь? – И брови вверх в вопросе. – Типа, я вот есть у него, да? Мне уходить нельзя, иначе все. Родители, допустим. Если выгонят его или откажутся, лишат себя, это тоже конец. Вот ты, например, Чон Чоннэ. Наиграешься, перегоришь, устанешь. Махнешь рукой, – ладонь показательно вверх и в жесте прощающегося, – «асталависта, бейби, мы друг другу не подходим, я потерял интерес», – она же ловко к шее: расшифровка «по горло», – «вот здесь у меня все твои заскоки, особенно этот ублюдок Ури, который мнит из себя короля Антарктиды, так что прощай, малыш, не жди меня больше». Реалистичный сценарий, да, мандарин? Так вот ты попрощался и пошел дальше жить, а вот у Итана нашего вот здесь, – указательный палец тычется в уже и без того испачканный краской висок, – переключатель, такой чик-чирик, и он, Итан, после этого чик-чирик в восемь лет резанул левое запястье. Потом в пятнадцать – правое. А в шесть увидел, как в кино старик вешается, и тоже попробовал. Вот что значит «нельзя бросать», мандарин.

Итак, фокус, Чоннэ.

Большинство делают вид, что их ассистент исчезает. А я, напротив, заставляю всех думать, будто все еще здесь. В одном из стаканов. Разоблачаюсь:

я ведь и есть наперсток.

Ношу самого себя на пальце, чтобы не уколоться иголкой и не заснуть вечным сном. Спящая красавица у нас ты, а я из другой сказки, помнишь? Мой вечный сон не прекратить поцелуем. Я из-за него и уснул. Как иронично.

И очень жаль. Что ты – это ты. Что я – это я. Если бы мы жили в Корее, я бы говорил «ури», имея в виду нас обоих. Местоимение. Место мое рядом с тобой, место твое – со мной. Но в этом жизненном развороте Ури – это я и моя боль. Ты – тоже моя боль. Потому, что я в тебя…

ты мне…

я тебя…

Черт.

Как будто будет легче, если я не скажу это вслух в собственной голове.

– Кино хочешь глянуть?

Ури наблюдает за тобой, запивая конфету вином, а я подглядываю из своего кармана. Мне страшно и болезненно тоскливо. Король думает: если уйдешь сейчас, есть вероятность, что я переживу. Может быть, она и правда есть. Возможность. Сейчас, когда я поставлен перед фактом и правит Ури, верится с трудом, но с понедельника, возможно, я как-нибудь себя заставлю еще пожить. Хотелось бы сказать, что я могу это контролировать. Что я в здравом уме и все осознаю. Только это миф.

Миф – это то, во что другим трудно поверить или тяжело понять. Если бы способность читать мысли была при мне, я бы сбежал из комнаты. Но, к счастью, мне по-прежнему дано лишь наблюдать со стороны, как ты не слышишь королевского вопроса, но продолжаешь смотреть нам в глаза. С каждой секундой твой взгляд постепенно тает и стекается сквозь, застывая в невидимой точке координат, в нулевом километре, где начинается отчет нового восприятия.

Пожалуйста, Чоннэ, не думай так громко. И не спускайся взглядом к заляпанным краской запястьям с такой робкой медлительностью, словно там татуировка с остатком лет, предписанным тебе свыше. Ничего в этом нет на самом деле. Кто не хочет себя убить? Да ты удивишься, сколько все-таки иногда даже пробуют. И у скольких, в конце концов, получается. В Токио, допустим, в лесу Аокигахара ежегодно находят более семидесяти бедолаг, к которым не успела упряжка.

Ко мне несколько раз не успевала тоже. Но это банальные истории самых банальных эльфов. Надеюсь, ты понял, кто такие эльфы на самом деле?

– Букашка?

Ури бесцеремонный, ему скучно, он зовет. Ты машинально поднимаешь взгляд, и я – в своем измерении – убираю руки от лица и замираю, как предметы вокруг, когда вижу, как блестят твои фантастические глаза.

– Что? – Ты растерянно подаешься вперед, опираясь локтями о колени.

– Кино, говорю. Документалочка. Тебе не понравится, но мне надо, чтобы ты посмотрел, картину полностью обрисовал и смотался.

– Оно связано с Итаном? – тонко звучит, почти рвется. Не надо так громко думать, Чоннэ, пожалуйста.

– Всенепременно! – Ури хлопает в ладоши, разбавляя унылый воздух. Он терпеть не может ауру печали, особенно мою. – Поднимай зад и, как говорится, занимайте места́ согласно купленным билетам.

Под твоим сладко-печальным взглядом бьет ладонью рядом с собой и ждет, когда зажжется экран ноутбука. Ты послушно поднимаешься и садишься рядом с королем. От него пахнет химией, шоколадом и горьким виноградом. В моем салоне пахнет точно так же.

Ури бьет грязным пальцем по сенсорной панели – расширяет экран видеофайла. Этот вот видеофайл идет больше сорока минут, Гермес, и не стоит ровным счетом ничего. Ты смотри просто. Наперсток искать не нужно.

Только он и будет – ничем не прикрытый – прямо перед тобой.

13

Мне пятнадцать.

Совершенно черные волосы, данные природой. Отросшая челка, спадающая на глаза. Кепка тоже черная, новенькая, лежит на столе рядом, как доспехи. Я могу спрятать за ними лицо, если почувствую, что прядь волос недостаточно с этим справляется.

– Что ты рисуешь?