Ñ

иллюстрирует все сказанное выше о взаимоотношениях языка, культуры, мышления и

реального мира.

Противоречия между реальностью русского мира и французским языком

очевидны в следующих отрывках этого выдающегося произведения.

Говоря о месте своего рождения, Нёйи-сюр-Сен, Шарлотта, бабушка Макина, называет это место деревней (village). В культурном мышлении ее внука и внучки есть

только одно представление - о р у с с к о й деревне: деревянные избы, стадо, петух, деревенские мужики и бабы. Противоречие между понятием, обозначенным русским

словом деревня, и соответствующим понятием, выраженным французским словом

village, запутывает детей, вызывает у них культурный шок, когда они видят

фотографию «некоего Марселя Пруста», жившего в бабушкиной «деревне», игравшего

там в теннис (в деревне?!) и внешне никак не совпадающего с образом русского

деревенского обитателя. Вот как это описано в романе А. Макина: Neuilly-sur-Seine était composée d’une douzaine de maisons en rondins. De vraies isbas

avec des toits recouverts de minces lattes argentées par les intempéries d’hiver, avec des fenêtres dans des cadres en bois joliment ciselés, des haies sur lesquelles séchait le linge. Les jeunes femmes portaient sur une palanche des seaux pleins qui laissaient tomber quelques gouttes sur la poussiè de la grand-rue. Les hommes chargeaient de lourds sacs de blé sur une télègue. Un troupeau, dans une lenteur paresseuse, coulait vers l’etable. Nous entendions le son sourd des clochettes, le chant enroué d’un coq. La senteur agréable d’un feu de bois – l’odeur du dîner tout proche – planait dans l’air.

Car notre grand-mère nous avait bien dit, un jour, en parlant de sa ville natale:

- Oh! Neuilly, à l’époque, était un simple village…

Elle l’avait dit en français, mais nous, nous ne connaissions que les villages russes. Et le village en Russie est nécessairement un chapelet d’isbas – le mot même dérevnia vient de dérévo –

l’arbre, le bois. La confusion fut tenace malgré les éclaircissements que les récits de Charlotte apporteraient par la suite. Au nom de «Neuilly», c’est le village avec ses maisons en bois, son troupeau et son coq qui surgissait tout de suite. Et quand, l’été suivant, Charlotte nous parla pour la première fois d’un certain Marcel Proust, «à propos, on le voyait jouer au tennis à Neuilly, sur le boulevard Bineau», nous imaginâmes ce dandy aux grands yeux langoureux (elle nous avait montré sa photo) – au milieu des isbas!

La réalité russe transparaissait souvent sous la fragile patine de nos vocables français. Le président de la République n’échappait pas à quelque chose de stalinien dans le portrait que brossait notre imagination. Neuilly se peuplait de kolkhoziens 17 *. * Нёйи-сюр-Сен состоял из

дюжины бревенчатых домов. Из самых настоящих изб, крытых узкими пластинками дранки, посеребренной зимней непогодой, с окнами в рамке затейливых резных наличников, с

плетнями, на которых сушилось белье. Молодые женщины носили на коромыслах полные

ведра, из которых на пыльную главную улицу выплескивалась вода. Мужчины грузили на

телегу тяжелые мешки с зерном. К хлеву медленно и лениво брело стадо. Мы слышали

приглушенное звяканье колокольчиков, хриплое пенье петуха. В воздухе был разлит

приятный запах зажженного очага - запах готовящегося ужина.

Ведь бабушка, говоря о своем родном городе, сказала нам однажды:

- О! Нёйи был в ту пору просто деревней...

Она сказала это по-французски, но мы-то знали только русские деревни. А деревня в

России - это обязательно цепочка изб (само слово деревня происходит от дерева, а стало быть

- деревянная, бревенчатая). Хотя последующие рассказы Шарлотты многое прояснили, заблуждение сохранялось долго. При слове «Нёйи» перед перед нами тотчас возникала

деревня с ее бревенчатыми избами, стадом и петухом. И когда на другое лето Шарлотта

впервые упомянула о неком Марселе Прусте («Между прочим, он играл в теннис на бульваре

Бино в Нёйи»), мы тотчас представили себе этого денди с большими томными глазами

(бабушка показывала нам его фотографию) в окружении изб!

Русская действительность часто просвечивала сквозь хрупкую патину наших

французских вокабул. В портрете Президента Республики, который рисовало наше

воображение, не обошлось без сталинских черт. Нёйи населяли колхозники (А. Макин.

Французское завещание. Пер. Ю. Яхниной и Н. Шаховской // Иностранная литература, 1996,

№ 12, с. 28).

С возрастом герой романа ощущает все больше неудобств от двойного ви$дения

мира, от раздвоения личности, от постоянного своеобразного конфликта языков внутри