Мысли широко

тонким чувством юмора. Мне посчастливилось знать его с обеих сторон. Он всегда настаивал на безукоризненности и пунктуально-сти, и я его за это в высшей степени уважал. Например, когда врач-стажер должен был приходить на ра-боту в 7.00 утра, Брайант ожидал, что он пожалует не позднее 7.00 утра. «У нас нет времени для извинений», — повторял он. Когда мы не делали что-то в точности так, как он хотел, он давал нам это понять. Он был из числа людей, которых нелегко, а порой и невозможно переносить. Однако Брайант Стоукс сам был настолько компетентен и технически подготовлен, что лично я приветствовал его строгость. Я хотел делать все безукоризненно и знал: коль скоро этот человек даже от само-го себя требует только совершенства, он не примет меньшего от своих подчиненных. Вскоре Брайант научил меня скреплять аневризм передней соединительной артерии — сложный тип аневризма — за два с половиной часа. Я привык, что на подобную операцию уходи-ло шесть часов. Он не только сам достиг такого мастерства, но и научил других. Я понял, что этот человек знает анатомию всего основания черепа настолько хорошо, что может сказать вполне буднично: «Я приложу вот такое давление к этой доле. Тогда ты ищи мембрану и режь. Помни, тянуть ее нельзя, иначе разорвешь». Он компетентный и требовательный. Работа бок о бок с ним в больнице Гардинера оказалась бесценной для роста моей квалификации как нейрохирурга. — Старику ты сильно нравишься, знаешь? — спросил меня один врач. — Брайант многому научил меня, — ответил я, не совсем понимая, что он имеет в виду. — Я им безмерно восхищаюсь. — О, здесь гораздо больше, чем учительство. Неужели ты не понимаешь, что он дал тебе особые возможности? Я похлопал глазами.

— Почему он позволяет тебе делать операции, к которым и близко не подпускает никого? — В самом деле? — Он же собственник по отношению к своим пациентам. Ты — первый стажер, которому, как я слышал, старина разре-шает резать. Я ничего такого не знал. Я не подозревал об этом целых три месяца, которые уже провел в Австралии. Делал три краниото-мии в день (открывал черепа пациентов, чтобы удалять оттуда свернувшуюся кровь и опухоли и «чинить» сосуды). В американской больнице не видать бы мне такого объема работы. Еще одна значительная фигура среди австралийских вра-чей — Ричард Воган. Это тоже ведущий коллега из больницы сэра Чарльза Гардинера, один из приятнейших и невероятно тактичных людей. Он никогда никого не потревожит и не рас-строит. Ни единого раза я не слышал, чтобы он кричал или просто повысил голос. И внутренне, и внешне Ричард Воган — противоположность Брайанта Стоукса. Невысокий, в свои пятьдесят три года — лысый, с редеющими каштановыми волосами на макушке и добродушным лицом. У него был сильнейший австралийский акцент, который мне только доводилось слышать. Среди многих качеств, которыми я восхищался в Ричарде Вогане, была его готовность браться за невероятно сложные случаи, которые многие называли безнадежными. Не трубя направо и налево о таких пациентах, он лечил их, и каким-то образом они шли на поправку. «Воган — самый везучий парень», — часто слышал я от персонала, и особенно часто так говорили те, кому недоставало его мастерства и отваги. «Он такой везунчик, ума не приложу, как ему удается вытаскивать всех этих людей!» За те месяцы, что я проработал бок о бок с Ричардом Вога-ном, я бы не заметил, что ему везло больше других. Но у него,