Мысли

1. Удивительно, но одна из первых современных (до этого я читал исключительно Некрасова) поэтических книг, попавшихся мне на глаза в 1958 году, был маленький сборничек (из серии, по-моему, «Библиотеки поэта») Николая Заболоцкого. Сборник поразил меня. И с той поры поздний Заболоцкий всегда преимуществовал для меня перед Заболоцким ранним, узнанным мной гораздо позднее. И первые мои стихи (написанные в достаточно позднем и уже почти не юношеском возрасте) были, конечно, в доминировавшей тогда стилистике такого общего пастернако-мандельштамо-ахмато-цветаево и пр. компота. Но интонации позднего Заболоцкого доминировали.

2. Думаю, что цитатами и аллюзиями Заболоцкого, даже мной самим уже нераспознаваемыми, полнятся мои стихи.

3. Представляется, что в достаточно истерической российской поэзии ХХ века интонация Заболоцкого исполнена редкой мужественности (кстати, это не есть исключительно достояние мужской поэзии, и примером тому может служить поздняя Ахматова). И поздний Заболоцкий мне все-таки ближе, чем ранний, так как сюрреалистическая и экспрессионистическая яркость мне вообще не очень близки.

БУДУЩЕЕ НЕ ТОЛЬКО ЗА НАМИ

Не гляди! Отвернись! Погляди! Начало 1990-х

Один немец-бизнесмен за элегантным кофе показал мне свою книжечку, где на какое-то число ровно через год (или два) была назначена встреча с таким же немцем (или японцем, или американцем) в каком-то отдаленном отеле отдаленного уголка света. Был заказан ресторан, столик с белой хрустящей скатертью, с прозрачными бокалами, с обворожительным видом на безмятежное море.

Есть ли более утонченная провокация убийства, чтобы ткнуть в мертвые глаза его эту книжечку и прокричать: Вот! вот он — твой столик через год! вот твоя хрустящая скатерть и вид на море!

Ну да ладно.

Наиболее нелепое — это как бы самоочевидность будущего в виде удвоенного настоящего при нереальности последнего, уже в самый момент своего обнаружения предстающего как не-реальность, и являющегося удвоенным фантомом, экстраполированным в будущее.

О! Самое опасное ожидать чего-то, пытаться проникнуть за кольцеобразный горизонт инерцией прямолинейного продолжения набранной скорости предыдущих забот и упований. О, мы знаем это! мы знаем чемпионов этого и результаты их общественно-преобразовательской деятельности! Мечты и чаяния наши уходят в космос и растворяются, виртуально продолжая аксиологию нынешней пафосности и смирения. Увы, только ретроспективно считываем мы как последовательность воздвижения винтообразного горизонта жизни, обретающего структурность и иерархичность в обрезании вырывающихся за его пределы хвостообразных, космообразных потуг выскочить за его пределы.

Только возвращение этого фантомного образования нынешнего в статусе футурологии порождает сложнейшую драматургию выстраивания как бы реального вроде бы будущего. Нет, нет! Следующего года нет! Как нет будущего и в целом! нет его, схваченного и инсталлированного! Есть мечты о будущем, что есть настоящее, которого, как мы выяснили, тоже нет!

А в общем-то, конечно, я тоже кое-что предполагаю в будущем. Вот, например, к 2000 году надо написать 20 тыс. стихотворений (17 тыс. уже есть), несколько вот выставок надо устроить в ближайшие годы, — есть некоторые соображения на этот счет. Да и, конечно, вот есть в планах через год-другой встретиться с одним нужным человеком в одном удаленном отеле одного уединенного уголка света, в ресторане, за столиком с белой скатертью, с прозрачными бокалами, с обворожительным видом на безмятежное море.

В общем, все будет хорошо.

Расскажи мне, брат, про свое будущее, и я скажу, кто ты, брат [108] 1994