Мысли

Ныне, описывая постмодернизм (особенно с позиции предыдущего культурного сознания), стараются подчеркнуть его как бы разрушительность, безысходность подобного способа бытования в культуре и описания ее. Кстати, подобное достаточно часто воспроизводилось в истории культуры, когда новый стиль или направление, не понимаемые из пределов предыдущего культурного сознания, вызывая раздражение, описываются в терминах нравственно-этической несостоятельности.

В период же становления и в апогее своего развития и торжества постмодернизм буквально очаровал всех освободительной мощью самых сокровенных глубин человеческой психики, сознания и поведения, выявлением бацилл тоталитаризма любого языка и его владения человеком, а также и почти детски-игровой свежестью манипулирования этими монстрами.

И в заключение надо заметить, что идеи, артикулированные постмодернизмом, являясь новой модификацией вечных проблем бытия (что есть «Я» в мире идей, слов и вещей), настолько мощны, что даже на его излете критики постмодернизма пока не могут противопоставить ему что-либо равнозначное.

Без названия [68] 1995

Как абсолютно точно заметила американская госпожа Гэмбрелл[69], основная тема для обсуждения во всех русско-советских дискуссиях — это, конечно, некие мифологические модели, что отнюдь не подразумевает необходимость их реализовывать. Дело в том, что проигрывание этих логических либо мифологических моделей в соответствии с особенностями местного менталитета зачастую является самодостаточным, как бы реализацией любого этого проекта.

И идя дальше по этому пути, я должен сказать, что мое выступление, конечно, должно было быть вчера, а не сегодня. Я буду говорить не столько о социальном функционировании культурных институтов, сколько о типе художника, который мы обнаружили в наше время и который является одним из элементов системы функционирования культуры.

Тут важен момент включения нашего искусства в мировой художественный процесс, из которого наша художественная ситуация, вообще говоря, была выключена на короткий период — после войны до 1954 года, поскольку довоенное советское искусство вписывалось вполне в русло идеологических и тоталитарных направлений европейского искусства того времени. А после войны, когда Европа восприняла итоги войны как крах гуманистического идеала, здесь это было воспринято как торжество гуманистического идеала.

До 1954 года наши пути разошлись с западной культурой, которая была артикулирована несколькими словами Т. Адорно, что-то вроде, что после Освенцима и Дахау стихи невозможны.

А здесь, наоборот, именно это и оказалось возможно. Но в данный момент мы обнаруживаем художника, описываемого всеми и самоописывающего себя как художника постмодернистского. Этот термин весьма широко трактуется, но все-таки я бы определил и ситуацию как постмодернистскую, и художника как постмодернистского. Это то, с чем мы имеем дело сейчас, это тот, кто организует современную ситуацию, кто есть сам основная точка манипулирования.

Собственно говоря, я хочу описать постмодернистскую ситуацию в своих терминах, попытаться определить ту болевую точку, которая является зоной разрешения постмодернистских амбиций.

То, что надо преодолеть и по логике исторической последовательности, и по внутренней логике художественной среды.

Собственно говоря, постмодернизм и постмодернистский художник характеризуются четкой поведенческой отрефлексированностью во всех сферах искусства, в то же самое время степень искривленности поля всей культуры вокруг этого гравитационного центра как облегчает степень его номинации как постмодернистского, но и затрудняет, как в организме, в пространстве болезни, вычление очага заболевания.

То есть для простоты и красоты логического построения, его пространственного и графического условного уподобления можно представить это в виде вычленяемого центра тяготения, но практически определяемого и вычленяемого лишь зоной, очерчиваемой первым горизонтом, принимаемой нами за постмодернизм собственно без рассмотрения топологии точек различных модификаций, для простоты опускаемых, полагаемых здесь как чистое поле сильного тяготения.

Это, я надеюсь, понятно, ведь здесь сидят люди науки. Мне трудно быть корректным, я все-таки художник, поэтому я думаю, что в дальнейшем люди науки помогут мне истолковать как мое сообщение, так и терминологию, мною употребляемую.

Затем по мере удаления проявляются все новые и новые концентрические круги со все ослабевающими квантами тяготения и ослабевающими искривлениями силовых полей, так что обнаруживающиеся в их пределах феномены могут быть даже противоположно направленными, с векторами аксиологии. И на самых отдаленных, маргинальных краях степень насильственности исчезает окончательно.