Мыши

Хорошо, что не про футбол. Радуйся, Комов. Классного информатора нашел!

– И еще,-сказала старуха, заметив, что ее сообщение не произвело должного впечатления,-про божецкую справедливость. Уж наверно про нее все сейчас говорят.

– Уж наверно,-согласился Комов.

Упустил он профессора, упустил. Ну, ничего, он его еще подкараулит!

22.

Предсмертный закатный огонь красиво умирал на гладких автотелах. Зады, зады, зады "Мерседесов", "Мицубиси" и "Лад"… Да, дорогие мои, "Модерн-опера" гремела в этом сезоне!

Брешь в бесконечной выставке машин нашлась лишь в двух кварталах от театра. Пришлось долго идти назад под сырыми и холодными порывами ветра, которыйвычесывал из редеющих древесных крон загрустившие от осеннего сплина листья и расстилал их по тротуару и автокапотам.

Огромное полотно царило над входом в театр – абсолютно белое, только в центре испорченное надписью:

Дж.Верди

"ТРУБАДУР"

опера премьера

Сдержанность дизайна напоминала о том, что бессмертная классика не нуждается в рекламе.

– Обидно!-вырвалось у Комова.

– Что?-не поняла Лиза.

– Обидно, что Моцарт всегда австрийский, а Бах всегда немецкий.

Публика втекала в двери и спускалась в гардероб, где, освободившись от плащей и накидок, мужчины обретали внешность строгих птиц, а дамы – экзотических насекомых.

Когда Алексей и Лиза вошли, фойе уже заполнилось телами. Неудивительно, что билетерши одна за одной несли в зал дополнительные служебные стулья, которыми в любимых народом театрах так любят заставлять проходы.

Под переливы звонка публика поплыла в зал. На затянутой черной марлей сцене лежал мотоцикл, похожий на железного кузнечика со сверкающими хромом конечностями; в глубине стоял бильярдный стол под низко висящей лампой-парашютом. Публика сдержанно жужжала, с затаенным нетерпением разглядывая многозначительный натюрморт, который должен был, судя по всему, изображать вестибюль дворца Альяферии. Глава театра Мякишев обещал принципиально новый, незашоренный взгляд на старика Верди. Газеты писали о постановке много и сочно, как всегда не заботясь о том, чтобы читатель что-нибудь понял.

Оркестр разминался, гоняя туда-сюда ноты; над ямой торчали макушки голов, акулий плавник арфы и рыбьи рты фаготов. Женский радиоголос на двух языках вежливо попросил отключить мобильные телефоны и пейджеры.

"Как это правильно, -подумал Комов.-Театр не должен иметь прямую связь с внешним миром. Пусть и во мне хоть на пару часов умрет следователь".

Он откинулся в мягком кресле и погрузился в сладкий сироп предвкушения.

Внезапно зал восхищенно вздрогнул: в яме стремительно возник одухотворенный силуэт Мякишева. Не обращая внимания на взлетевшую волну аплодисментов, идол повернулся спиной к обожателям и взмахнул руками в белых перчатках – еще один писк моды в этом сезоне.

Что-то вроде едва слышного стона прокатилось по залу; множество биноклей прижалось к глазам. Как хотите, а все-таки в наше время искусство вдруг стало так похоже на религию!

Свет стал меркнуть, зазвучала увертюра. Несколько граждан и гражданок, очевидно, специально ожидали этого момента, чтобы надрывно закашляться. Под музыку появились бритоголовые воины графской стражи в бандитском прикиде из черной кожи. Их начальник Феррандо щеголял в картузе ЛДПРовца с золотой цепью на шее. Сам граф ди Луна в вызывающе алом пиджаке и белых брюках мог вызвать у зала лишь заслуженное омерзение. Леонора то и дело небрежно зажигала сигарету. Когда цыганка Азучена, олицетворявшая притесняемое нацменьшинство, не прерывая арии "Пламя пылает!", предъявила стражам с дубинками паспорт, зал разразился рукоплесканиями. Манрико оказался в кожаных ковбойских штанах и в шляпе, которой он, когда надо по сюжету, прикрывал лицо вместо забрала. В конце второго действия, уложив графа ди Луна приемом джиу-джитсу, он спел "Будь же проклят!" и, посадив Леонору на мотоцикл, под треск и синие выхлопы укатил за кулисы. За эту придумку буржуазная пресса превозносила Мякишева как великого реформатора сцены, достойного похлопать по плечу Мейерхольда, а пресса патриотическая бешено ругала как спекулянта, допустившего принесение общечеловеческих ценностей в жертву хищному Молоху империалистического производства.

Первая часть спектакля закончилось, зажегся свет. Зрители вялой массой потекли из зала.

– Ну что,-сказал Комов, наклонясь к Лизе, насколько позволяли театральные приличия,-по пиву? Усилим один наркотик другим?

– Давай,-согласилась девушка.

– Как тебе опера?

– Фильм Дзефирелли лучше. Я прямо рыдала в конце.

– Я гляжу, ты легко рыдаешь в конце.

– Нет, милый мой, я не так-то уж легко рыдаю в конце.

– Ну так можешь не бояться, потому что это не "Травиата", а "Трубадур".

Лиза слегка покраснела.

– Извини, я кажется перепутала.

– Ничего. Просто первые две буквы очень похожи, верно?

Приблизился лукавый рай буфета за хрустальными стеклами. Войдя, они растерянно остановились перед густой толпой, пытавшейся изобразить очередь.

Лиза сделал вид, что нежно прижалась к Алексею, и шепнула ему:

– Вон интеллигентный седой гражданин, попроси его взять нам пива.