Мыши

– Ты что!-возмутился Комов.-Хочешь заставить меня нарушить общественный порядок?

– Пока я вижу только общественный беспорядок.

– Все равно неудобно.

– Правда? А мне показалось, ты пригласил меня выпить пива. Сколько можно быть милиционером!

"Действительно, сколько можно быть милиционером?-подумал Комов.-Уж хотя бы в театре почему бы не…"

"…распустить шнурки!"-всплыл в памяти густой голос Копалыча.

Немного надменный седой человек с негнущейся спиной находился уже совсем недалеко от необъятного декольте буфетчицы, прикрытого гипюром.

– Честное слово, неудобно вас просить… не возьмете нам два пива без сдачи?-пробормотал Комов, прожигаемый насквозь вглядами стоящих сзади.

Лиза в подтверждение просьбы банально изобразила ослепительную улыбку милой девочки.

Седой человек усмехнулся, но (то ли наглость подкупила его, то ли Лизины старания) деньги принял. Сам он взял чай с лимоном и бутерброд с семгой. Кругом толкались, как в автобусе. Преисполненный благодарности Комов помог благодетелю проложить дорогу к ближней стойке, закиданной конфетными обертками и фисташковой шелухой. Они с Лизой примостились здесь же, отхлебывая пиво из бутылок.

– Как продвигается твое дело?-спросила девушка.

– Какое?

– О котором ты рассказывал. Икарийское.

– Я бы не сказал, что оно сильно продвигается. Иногда такое впечатление, будто смотришь спектакль сбоку с откидного места, и главные актеры время от времени исчезают из поля зрения…-он глотнул из бутылки и, не сдержавшись (ведь он задушил в себе на время милиционера), добавил:-Всё было бы совсем скверно, если бы не одно письмо… точнее, донос. Народ у нас завистливый, сама знаешь. И представляешь: в милицию поступает заявление. От людей не слишком трезвого поведения. Некий сторож Михеев стал пить не по средствам, при этом не дает никому заходить в одно из помещений товарного склада, который охраняет. А поит его – можешь себе вообразить – ЦРУ, которое прислало хвостатых гномиков!.. (Лиза засмеялась) Вот это и есть моя главная ниточка…

Очевидно сосед, несмотря на шум, плавающий в воздухе вместе с табачным дымом, расслышал какую-то часть Комовского рассказа. Прервав пережевывание бутерброда с семгой, он посмотрел на Алексея, приподняв брови.

– Извините, если мы вам мешаем нашей болтовней,-сказал Комов, понимая, что рассказы о стороже-алкоголике вряд ли радуют их благодетеля, чьи чувства настроены на возвышенную оперную волну. Чтобы не показаться совсем невоспитанным, он спросил:-Кстати, как вам спектакль?.. Позвольте представиться. Я Алексей, а это Лиза.

Седой человек кивнул.

– Мое имя вам ничего не скажет,-неожиданно сказал он (право, до чего экстравагантные люди попадаются среди отечественных интеллигентов!)-Зовите меня Михаил Эдуардович… Что касается сегодняшнего зрелища… гм… Все эти мотоциклы и прочее, на мой взгляд, показывают, что оперное искусство жаждет чего-то более современного.

– Хорошо, что на сцене нет компьютера с принтером и кофемолки,-пошутил Алексей.

– Еще будет!-пообещал Михаил Эдуардович, и все засмеялись.

– Извините,-сказал сосед, достав плоскую коробочку.-Когда-то сердце работало, как часы… а потом, видно, завод кончился,-пошутил он.

Веселый оказался гражданин, а выглядит сухарем.

– Вы читали, как пресса поносила Мякишева за то, что он оперу обстриг?-поддержал дальнейший разговор Комов.

– И правильно сделал. Опера, как и всё человеческое общество, вступила в кризис. Ну, переиграют все оперы по-новому – и что потом? Нужно обновление. Но беда человечества в том, что оно консервативно и тупо. Вспомните, как человечество оплевало и уморило Бизе, а потом спохватилось: ах, извините, ошибочка вышла, великий, оказывается, был композитор!.. А вспомним Шуберта, признанного при жизни только друзьями!.. Между тем, ведь наверняка где-то есть и в наши дни презираемый и гонимый гений, который вдохнет, наконец, современный дух в увядающее искусство оперы. Вы только представьте, как он задыхается по ночам от рождающейся внутри него музыки, словно от астмы! Лет через десять, очнувшись, все в один голос скажут: вот он, наш кумир! И будут потом еще двести лет его упорно слушать и возносить. Даже когда он, в свою очередь, устареет, а его музыка покроется мхом… А впрочем, зачем становиться великим композитором? Чтобы превратиться в позывные для мобильного телефона?..

– Вы композитор?-спросила Лиза.

– Я?.. Нет, я не композитор. Я…-Михаил Эдуардович отчего-то запнулся и докончил странными словами:- Я – другой.

– Поняла, вы – музыкальный критик.

– Я?.. Пожалуй, что критик,-сказал Михаил Эдуардович и усмехнулся.-Что-то у нас с вами прямо булгаковский какой-то разговор получается.

– Всё равно музыка – божественная,-вставил Алексей.

– Божественная. Но пульс ее уже не тот,-парировал седой.-Не нашего века.

– Но – звучит.

– Много песен-арий, потому и звучит. Хотя голос Леоноры слабоват. Не держит слушателя.

– Зато Манрико поет легко, как дышит.

– И хор, без сомнения, хорош.

– Хорош. Мне всегда было удивительно, как много совершенно разных людей объединяет и примиряет хор.

– Хор – это рабочий класс театра.