Мы обнимем смерть

С приходом вечера гул в главном зале стал громче, пока наконец посетители не начали расходиться, и хлопки входной двери врывались почти в каждую мысль. На лестницах тоже раздавались шаги, иногда сопровождавшиеся хихиканьем и заплетающимися голосами. Постояльцы протопали к своим комнатам, и бормотание разговоров теперь проникало сквозь стены, лишая покоя. Тогда мы замолчали, потому что, если мы можем слышать их, то и они могут слышать нас. Однако, выставив пустые подносы обратно в коридор и закрыв дверь, я почувствовала, что отныне в нашем молчании есть нечто большее, нежели осторожность.

Не снимая руку с головы Чичи, Рах не поднял голову, когда я вернулась. И все же, глядя, как он расслабленно сидит рядом с угасающим фонарем, я подумала о его глянцевой коже и с неуместным удивлением поняла, что мы одни. Мы были вдвоем со времен неудачи в Сяне, и все же на природе, пока мы спали в пещерах и на сеновалах, это воспринималось в порядке вещей. Здесь же, в окружении цивилизации, с настоящей перьевой подушкой и гулом чужого общения, находиться только вдвоем – это совершенно другое.

Вернулось чувство, как в купальне, будто я грязная, и, чтобы чем-то заняться, я раскатала единственную спальную циновку – такие большие циновки часто предлагают на постоялых дворах, даже для путешествующих императоров и царствующих семей. Раньше я гадала, почему циновки во дворце такие узкие, и теперь стыдилась своей наивности. Ведь трактирщица даже глазом не моргнула, когда я попросила вторую подушку.

Когда я разложила циновку, Рах так и не пошевелился. Его внимание было приковано к Чичи, но я замечала самое крохотное движение, любой сбой в ритме дыхания. Думал ли он о том же, что и я? Наверное, нет, убеждала я себя, разглаживая каждую складочку на циновке. В конце концов, что привлекательного можно во мне найти, помимо имени? А имя ничего не значило для левантийца, привыкшего совсем к другим женщинам.

Я бросила на циновку обе подушки и с вызовом сказала:

– Я собираюсь поспать. – Я указала на циновку и жестом показала, что сплю, чем слегка разбавила решительность тона. – Спокойной ночи.

Он ответил. Спокойно. Мягко. Ни следа того испуга, который чувствовала я наедине с мужчиной, чьи привлекательные черты и стройное мускулистое тело вдруг бросились в глаза. Я почти пожалела о том, что мы не забились в какой-нибудь амбар и не спим на соломе, тогда мне не пришлось бы думать об этом, думать о нем. Но мы оказались здесь, и я думала о нем.

Несмотря на чистый халат, в купальне я одевалась в такой спешке, что он промок от моей влажной кожи и длинных прядей волос. Если бы я была одна, то высушила бы их, но что подумает Рах, когда я этим займусь? А что подумает, если не стану? Если я лягу на сухие простыни в мокрой одежде? От этих мыслей у меня мурашки пошли по коже.

Рах по-прежнему гладил Чичи, остекленевшими глазами уставившись на блики фонаря на циновке. Не похож на мужчину, интересующегося женщиной, с которой делит комнату. А потому, не зная, переполняет ли меня злость, разочарование или облегчение, я потушила фонарь и поскорее разделась. Я повернулась к Раху спиной и не видела его лица. Повесив халат, я совершенно обнаженной бросилась на циновку, не зная, достаточно ли я привлекательна, чтобы заставить его пошевелиться.

Подушка была мягкой, одеяло теплым – настоящая постель, которой у меня не было с тех пор, как я покинула Мейлян. И все же я нахмурилась, накрывшись, и легла на самый край, чтобы Рах не подумал, будто я желаю его коснуться. Очень скоро я услышала, как он пошевелился, раздался стук одной сандалии об пол, за ним другой. Зашуршала ткань. Затем, как и я, он босиком прошел по циновкам, чтобы повесить халат на крючок. Я подняла голову, раздумывая, не помочь ли ему, но при одном взгляде на обнаженную темную кожу снова закрыла глаза, намереваясь заснуть, как бы стремительно ни стучало сердце.

Через несколько минут он либо сдался, либо все-таки справился с крючками, потому что вернулся, сказал несколько ласковых слов Чичи и скользнул ко мне. Простыня дернулась, прохладный воздух раздразнил мою теплую кожу, а затем воцарилась тишина. Я слишком явственно чувствовала его тепло рядом, его дыхание и даже его запах, но он тоже лег на краю, оставив меня в полном смятении.

Я долго не могла уснуть. Вокруг звучали разные звуки – сна, веселья и удовольствия, но я слышала лишь его мерное дыхание и гадала, спит он или тоже лежит без сна.

* * *

Проснулась я совершенно измученной. Снизу проникали звуки таверны, но, судя по темноте в щелях ставней, еще не рассвело. Рах спал, накрыв голову рукой, на фоне его темной кожи и еще более темных волос на груди линялые простыни казались белоснежными. Я оделась, и хотя обрадовалась, что он не смотрит, ночной пыл иссяк, и я чувствовала себя глупой нескладной девчонкой. Но когда вспомнила все, что подслушала от тех двоих мужчин накануне вечером, уязвленная гордость укрепила мою решимость. Конечно, они сомневались во мне. Разумеется, недооценивали. Но я докажу всем, что империя принадлежит мне.