Мы — это мы (СИ)

— Ну как хочешь. Пошли до дома тогда?

Снова кивок, и они зашагали через лес вместе. Эдвард быстро успокоился и натянул обычную маску непроницаемости. Косые лучи солнца — предвестники вечера — придавали его коже оттенок золотистой бронзы.

Хэл подкидывал сухие сучки, шишки и прочий лесной мусор попеременно то левой, то правой ногой и про себя ругался на чем свет стоит. Во-первых, он катастрофически опаздывал домой, но не хотел уходить, так как еще не выполнил то, ради чего во все это ввязался, не поговорил с Эдвардом. Во-вторых, проклинал себя за трусость и нерешительность — выскажи он все, пока Эдвард был не в себе, возможно, на волне эмоций тот скорее принял бы решение уйти.

Но поскольку Хэл не признался, что был свидетелем Свершения, а сам Эдвард не пожелал об этом говорить, непонятно было, с какой стороны теперь подступиться к теме ухода. Хэл не мог затронуть ее, не открыв всей правды, а открывать ее не хотел, опасаясь чересчур бурной реакции Эдварда.

Хотя, возможно, именно такая реакция сейчас и требуется?

Раздумывая и колеблясь, Хэл снова вспотел, на этот раз от напряжения. Он в жизни еще не сталкивался с такой заморочной задачкой, что, впрочем, было неудивительно, учитывая, с кем приходилось иметь дело. Это вам не Бен, Арно или еще кто-то из деревенских ребятишек с двумя извилинами на всю голову — одна про пожрать, другая про поспать.

Человек этот в тринадцать лет самостоятельно построил стеклодувную печь по древним книгам и успешно ею пользовался. Он фактически спас семью Хэла от голода, всего лишь просмотрев несколько книжек и набросав чертеж на бумаге.

И все-таки то, чему Хэл стал свидетелем — предел. Если Эдвард и теперь не изменит мнение, то это вообще уже никогда не произойдет.

Чем ближе они подходили к тому месту, где придется расстаться — один пойдет в дом в лесу, другой в деревню, — тем сильнее Хэл злился на свою нерешительность. И все же ничего не мог поделать — до смерти боялся потерять Эдварда и его дружбу.

Потому что, по сути, это было лучшее, самое замечательное, что случилось с ним за всю его нелепую жизнь.

Тут в памяти всплыла черная фигурка, скорчившаяся на окровавленных булыжниках, и он решительно остановился.

— Мне надо тебе кой-чего сказать, Эд.

Эдвард обернулся; осунувшееся от усталости лицо выражало, как всегда, лишь безграничное терпение и снисхождение к выходкам приятеля. Так, наверное, он относился бы к младшему брату — осознание этого ударило Хэла в самое сердце.

Но ради Эдварда он не смел отступать.

— Помнишь, мы как-то говорили о том, что ты мог бы уехать отсюда? Теперь ты взрослый, умеешь читать и писать. Уезжай.

Эдвард не разозлился. Он даже не шевельнулся, лишь молча опустил глаза. Лучи заходящего солнца скользили по верхушкам деревьев, придавая им невиданный ярко-оранжевый оттенок. После невыносимо жаркого дня наступал душный вечер, он не принес с собой ни капли прохлады.

Между стволами уже начал сгущаться сумрак. Лицо Эдварда скрывалось в тени, но сама его поза и молчание подсказали, что мысли об уходе для него не в новинку. Он явно обдумывал это, возможно, не один раз. Но тогда что?

— Неужели тебе хочется прожить всю жизнь вот так? — Хэл мотнул головой в сторону города. — И все остальное... пороть людей плетью — ты ведь и это уже делал, верно?

Эдвард сжался, опустил плечи, как будто хотел завернуться в них, точно птица в крылья. Даже блестящие черные волосы напоминали сейчас растрепанное оперение молодого ворона.

— Это не жизнь, — раздельно, с силой произнес Хэл, словно впечатывая каждое слово в непривычно покорный разум друга, — так жить нельзя. Уезжай, Эдди, пожалуйста! Ну пожалуйста!

— А ты пойдешь со мной? — внезапно спросил Эдвард и поднял голову. В черных глазах вновь полыхнуло пламя — как в тот миг, когда Хэл чуть не проговорился о том, что стал свидетелем Свершения.

Хэл смешался под этим взглядом.

— Я? — Об этом он как-то не думал. Все мысли были лишь о том, чтобы уберечь Эдварда от предназначенной ему судьбы, а он сам... ну, в конце концов, он всего лишь деревенский мальчишка, верно?

— Я прекрасно помню наш прошлый разговор, — отчеканил Эдвард, и прямые темные брови сурово сдвинулись, — и спрошу то же самое, что и тогда — почему ты подбиваешь меня на поступок, который сам никогда бы не совершил?

— Да потому что я другое дело! — внезапно разозлился Хэл. — Какая разница, что будет со мной?! Как бы ни было мне паршиво, это нельзя сравнить с тем, что ты...

— Ах вот как, нельзя сравнить, ты полагаешь? — Эдвард вдруг двинулся прямо на Хэла, вынуждая того пятиться. — А я вот не представляю, как можно жить бок о бок с тем, кто изо дня в день тебя унижает, ни в грош не ставит твоих родителей, ненавидит тебя и весь мир тоже!

— Если останешься, тебя будет ненавидеть целый город! — рявкнул Хэл и толкнул Эдварда в грудь, словно переходя в наступление. — Разве это можно сравнить с ненавистью одного человека, пусть даже он твой родич?