Муссон

Каш вытащил палец, понюхал его, сморщил нос и повернулся к другим евнухам. Те восторженно захихикали.

Каш взял с подноса один пакет. Ясмини в ужасе уставилась на него и напряглась в путах.

– Держите ее за ноги, – прохрипел Каш.

Один из евнухов далеко раздвинул колени девушки. И Каш опытной, натренированной рукой сунул намазанный жиром пакетик в ее тело.

– Видишь, аль-Ахмара уже расчистил мне дорогу, сделал работу легче, – сказал он, потом выпрямился и вытер пальцы о набедренную повязку. – Что ж, половина дела сделана. Теперь дальше.

Он взял второй пакет. Его помощник сунул руки под тело Ясмини и раздвинул ей ягодицы.

Она закусила губы, и зубы девушки порозовели от ее собственной крови. Она изгибалась так и эдак, но ничего не могла поделать. Слезы стекали ей на волосы.

Свободной рукой Каш пощупал ее:

– Ой, какие они нежные!

Рыдания Ясмини превратились в резкий пронзительный крик.

– Ну да, да, – мурлыкал Каш. – Вот так. Поглубже.

Он отступил назад:

– Готово! Свяжите ей вместе лодыжки и колени, чтобы она не смогла это вытолкнуть.

Евнухи действовали быстро, а потом отступили назад, любуясь на дело своих рук.

– Что ж, теперь идите, закончите копать могилку для шлюхи.

Помощники отправились на кладбище, и вскоре послышались звуки лопат, врезающихся в песчаную почву, и веселая болтовня евнухов.

А Каш подошел к Ясмини:

– Твои похоронные дроги уже готовы, и саван тоже. Скоро мы опустим тебя в землю. – Он указал в сторону работающих евнухов. – Я даже сам подготовил табличку своими любящими руками. Вот, посмотри. На ней дата твоей смерти и сказано, что ты умерла от лихорадки.

Ясмини затихла, все ее тело напряглось. Глаза, широко раскрытые, блестящие от слез, уставились в лицо евнуха, когда тот наклонился над ней.

– Видишь ли, сила этого перца так велика, что он проест и рисовую бумагу, и жир, тем более что снаружи ему поможет влага твоего собственного тела. И вскоре свертки развалятся и перец проникнет в твои тайные местечки.

Он погладил волосы Ясмини, убирая их со лба девушки, потом смахнул с ее глаз слезы с почти женской нежностью.

– Сначала ты почувствуешь легкое жжение, потом оно превратится в пламя, бешеное пламя, подобное адскому. Я видел много шлюх, умерших на этой деревянной скамье, но у меня нет слов, чтобы описать их страдания. Перец сожрет твою утробу и твои кишки, он будет подобен сотне крыс, а твои вопли донесутся до каждой женщины в гареме. И они вспомнят о тебе, когда испытают соблазн нагрешить. – Евнух уже тяжело дышал, возбудившись от воображаемой картины безумных страданий, его лицо отражало восторг. – Как скоро это начнется? – задал он риторический вопрос. – Нельзя сказать с уверенностью. Через час, или через два, или еще позже, никто не знает. Как долго протянется? И это неизвестно. Я видел такую девку, которая умерла за один день, а самые сильные могут протянуть и четыре дня, и так и будут орать до самого конца. Думаю, ты из самых сильных, но увидим. – Он подошел к двери и крикнул евнухам, копавшим могилу: – Вы еще не закончили? Пока все не сделаете, не возвращайтесь!

– Мы скоро!

Один из них прервал работу и облокотился на лопату. Над ямой торчала лишь макушка его бритой головы.

– Мы все сделаем, прежде чем лопнет первый пакет!

Каш вернулся в домик и удобно прислонился толстым телом к дальней стене.

– Ожидание – это самая интересная часть, – сообщил он девушке. – Некоторые умоляют о милосердии, но я знаю, что ты слишком горда для этого. Иногда очень храбрые пытаются скрыть от меня тот момент, когда перец вырывается наружу. Они стараются лишить меня наслаждения, но не слишком долго. – Он хихикнул. – Совсем недолго. – Он скрестил руки на по-женски мягкой груди. – Я буду рядом с тобой до конца, Ясмини. Я разделю с тобой каждый из этих изумительных моментов. И я, возможно, даже пролью слезинку над твоей могилой, потому что я сентиментальный человек, мягкосердечный.

Весть о том, что Каш отвел в маленький домик у кладбища очередную девушку, быстро разлетелась по гарему. И как только Тахи услышала это, она с жуткой уверенностью поняла, кто эта девушка.

И еще она точно знала, что именно должна делать. Тахи не колебалась. Набросив накидку и шарф, она схватила корзину, в которой всегда приносила покупки из города, когда ее посылали с поручениями королевские жены или наложницы. Как старая свободная женщина, она могла беспрепятственно ходить между гаремом и открытым миром за его стенами, и среди ее повседневных обязанностей был также поход на рынок.

Тахи вышла из своей темной комнатушки в задней части кухонного блока и почти побежала по крытой аркаде. Она боялась, что кто-нибудь из евнухов остановит ее прежде, чем она доберется до ворот.

Но над гаремом, над садом и аркадой повисла глубокая, неестественная тишина, словно погребальный саван.

Не смеялись дети, не пели женщины, очаги на кухне погасли. Все обитатели женского мира заперлись в своих комнатах вместе с детьми. Стояло такое безмолвие, что, когда Тахи остановилась и прислушалась, она услыхала лишь биение собственной крови в ушах.