Муссон

– Больше я ничего не могу для тебя сделать, – сказал Дориан, гладя уши верблюдицы. Ей это всегда нравилось. – Ты умрешь к утру. И я вместе с тобой, если ты не сможешь пронести меня еще немного, потому что турки нас догонят. Можешь это сделать в последний раз?

Он встал и мягко произнес:

– Хат! Хат! Вставай!

Ибрисам повернула голову и посмотрела на него большими темными глазами, полными боли.

– Хат! Хат! – повторил он.

Ибрисам застонала, заворчала и с трудом поднялась. Дориан забрался в седло.

Ибрисам пошла дальше неровной походкой, следуя тропой, что оставили за собой принц и Батула, через холмы и глубокие сухие русла рек. Дориан снова почти падал из седла, и ему пришлось привязать себя пустой грузовой сеткой. Он дремал, просыпался, снова дремал, медленно погружаясь в некое бессознательное состояние. Он потерял представление о времени, скорости, направлении, и они просто брели и брели, умирающее животное и человек.

Примерно через час после рассвета, когда безжалостное солнце снова начало их обжигать, Ибрисам окончательно сдалась. Она умерла прямо на ходу, все еще пытаясь сделать очередной шаг.

Застонав в последний раз, она тяжело упала, выбросив Дориана из седла на усыпанную камнями землю.

С трудом поднявшись на колени, Дориан подполз к Ибрисам и спрятался в тени ее большого тела. Он старался не думать о гибели любимого животного и о потере всех своих людей. Следовало собрать все свои силы и всю свою волю к жизни, чтобы дождаться того момента, когда Батула сможет вернуться с воинами Авамира и найти его.

Он видел глубокие следы множества верблюдов на сыпучей почве впереди и понимал, что даже в последние минуты Ибрисам упорно двигалась по тому маршруту, которым шли Батула и принц: к оазисам Мухайда. Это могло спасти ему жизнь, потому что, когда они будут возвращаться, они пойдут по собственному следу.

Правило выживания в пустыне гласило: нельзя покидать безопасные места и уходить в дикие местности. Но Дориан понимал, что турки будут его преследовать. Зейн аль-Дин не отпустит его так легко.

Враги должны были подойти уже близко. А если они найдут его прежде, чем вернется Батула, Зейн обойдется с ним так же, как с ранеными на перевале Быстрой Газели.

Поэтому Дориан должен был идти дальше, навстречу Батуле; он должен постараться уходить от турок, пока может стоять на ногах.

Дориан с трудом встал и посмотрел на груз, который несла Ибрисам. Найдется ли там что-нибудь полезное для него? Он отвязал бурдюк для воды и, подняв его обеими руками, поднес к губам. Несколько горьких капель скользнули в его рот, и Дориан тяжело сглотнул их; горло у него уже сильно распухло.

Потом он уронил пустой бурдюк.

Оружие. Дориан осмотрел то, что у него имелось. Старый мушкет-джезайл в кожаных креплениях у седла. Мешочек пороха и мешочек пуль. Приклад мушкета инкрустирован слоновой костью и перламутром, замок – серебром. Ружье весило почти семь фунтов – слишком тяжелое, чтобы тащить с собой. Значит, оставить.

Сломанное копье осталось у перевала, а меч просто придавит его к земле, к тому же будет казаться все тяжелее с каждой милей. Дориан с грустью расстегнул ремень и позволил ему упасть на землю. Оставался кинжал, он понадобится под конец. Клинок был острым. Дориан затачивал его до тех пор, пока кинжал не начинал легко срезать рыжие волоски на руке Дориана. Когда турки его догонят, он сможет упасть на клинок, выбрав быструю смерть, не допустив оскопления и издевательств.

Посмотрев на Ибрисам, Дориан сказал:

– Это последняя услуга, о которой я тебя прошу, милая.

Опустившись на колени рядом с верблюдицей, он кинжалом взрезал ей живот. Из желудка верблюдицы он достал несколько пригоршней его содержимого и, выжав из него жидкость, выпил ее. Она была горькой от желчи, но Дориан, хотя и с трудом, сдержал рвоту – он не мог потерять драгоценные капли, только они могли дать ему силы прожить еще несколько часов под палящим солнцем.

Заново перевязывая свои раны, он увидел, что кровотечение прекратилось, на ранах образовались черные струпья. Потом завязал потуже ремешки сандалий и набросил на голову накидку, чтобы спрятаться от безжалостных лучей. И, не оглянувшись на Ибрисам, он двинулся по следам, оставленным отрядом принца, к горизонту, уже затянутому жаркой синей дымкой миражей.

Примерно через час он впервые упал. Ноги под ним словно превратились в вату, и он рухнул лицом вниз. В открытый рот набилась сухая известковая земля, и он почти задохнулся, стараясь ее выплюнуть. В его рту совсем не осталось слюны, и пыль проникала в легкие, когда он втягивал воздух. Дориан попытался сесть, кашляя и отплевываясь. Это усилие спасло его от потери сознания.

Дориан заставил себя подняться на ноги. Хотя он шатался и едва не падал, он сумел найти в себе немного сил.

Солнце как будто пыталось выжечь его мозг. Дориан чувствовал, что высыхает, как оставленный на припеке фрукт. Когда он попытался сглотнуть, во рту ощутился металлический солоноватый вкус крови. Постепенно боль и жажда отступили, и он погрузился в странное состояние, утратив все ощущения.