Муссон

– Чем дольше продлится его путешествие, тем больше времени окажется у отца, чтобы набраться сил, – прошептал Том и, сложив подзорную трубу, махнул рукой баркасу.

Едва войдя в каюту, Том увидел, что отец чувствует себя намного хуже, чем два часа назад, когда Том его покинул.

Кабину наполнял кислый запах болезни, а Хэл беспокойно метался. У него снова началась лихорадка.

– Крысы, крысы ползают по всему телу… Черные крысы, волосатые…

Хэл умолк, потом закричал и принялся стряхивать с себя нечто невидимое. Том в панике послал баркас на берег за доктором Рейнольдсом.

А сам, наклонившись над Хэлом, коснулся его лба. Кожа оказалась такой горячей, что Том от удивления отдернул руку. Эболи принес миску прохладной воды, и они сняли простыни с истощенного тела капитана – лихорадка объела с него плоть. Как только они открыли обрубки его ног, на них густой волной хлынула вонь разложения, такая мощная, что Тома чуть не стошнило.

– Велите доктору поспешить! – закричал он в коридор и услышал, как его приказ передали на приближавшийся баркас.

Эболи с Томом обмыли разгоряченное тело и обернули Хэла влажной тканью, пытаясь сбить температуру. Тому стало немного легче, когда в каюту наконец вбежал Рейнольдс.

Подойдя к Хэлу, доктор снял повязки.

Вонь в маленькой каюте сразу усилилась.

Том стоял рядом и в ужасе смотрел на обрубки отцовских ног. Они распухли, приобретя пурпурно-красный цвет, а черные нитки швов почти скрылись в раздувшейся плоти.

– Ага, – пробормотал доктор Рейнольдс и наклонился, чтобы понюхать раны, как какой-нибудь ценитель нюхает хороший кларет. – Неплохо созрели. Я наконец могу снять внутренние швы.

Он закатал рукава и велел принести оловянную миску.

– Держите ее под культей, – велел он Тому. – А вы держите его самого! – приказал он Эболи.

Чернокожий наклонился над Хэлом и осторожно сжал его плечи огромными ладонями.

Рейнольдс крепко ухватился за конец одной из кишечных нитей, висевших между раздувшимися краями раны, и потянул ее. Хэл напрягся и закричал, пот выступил на его лбу белой сыпью. Черная нить выскользнула из раны, а следом за ней выплеснулся зеленовато-желтый гной, густой струей поползший в оловянную миску.

Хэл упал на подушку без чувств.

Рейнольдс взял у Тома миску и снова принюхался:

– Чудесно! Это не опасно, никаких признаков газовой гангрены.

Том снова держал миску, стоя на коленях, а доктор по одной выдергивал из воспаленной, распухшей плоти остальные нити. На каждой висела на конце, на узелке крошечная капля желтой плоти – остатки кровеносных сосудов. Закончив работу, доктор заново перевязал культи полосами белой ткани.

– Может, сначала следовало помыть их? – робко спросил Том.

Рейнольдс решительно покачал головой:

– Мы должны позволить им самим справиться. Гораздо безопаснее предоставить природе идти своим путем и не вмешиваться, – строго сказал он. – Шансы вашего отца на полное выздоровление теперь намного выше, и еще через несколько дней я смогу удалить главные швы, что держат края раны.

В ту ночь Хэл спал намного лучше, а к утру жар и воспаление заметно уменьшились.

Еще через три дня Рейнольдс удалил оставшиеся швы. Он разрезал черные нити ножницами и с помощью пинцета из слоновой кости вытянул нити из измученной плоти.

Уже через несколько дней Хэл смог сидеть, опираясь спиной на подушки, и проявлял острый интерес к отчетам Тома обо всех событиях.

– Я отправил захваченное дау на юг, к Глориетте, чтобы привести «Агнец». Он присоединится к эскадре не позже чем через две недели, – сообщил Том.

– Я почувствую себя гораздо лучше, когда он будет здесь и весь этот жирный груз чая опять окажется под защитой наших орудий, – сказал Хэл. – Там он слишком беззащитен.

Оценка Тома оказалась верной, и ровно через четырнадцать дней два судна, маленькое дау и почтенный «Агнец», прошли между рифами и бросили якоря в бухте Флор-де-ла-Мара.

Мустафа, капитан этого дау, и его перепуганная команда сидели запертые в камерах форта с того самого дня, как они угодили в плен, захваченные «Минотавром». Когда их привели к Тому, они разом упали на колени на белый песок, ничуть не сомневаясь в том, что наступил день их казни.

– Не думаю, что вы виноваты в пиратстве, – сказал Том, чтобы смягчить их страхи.

– Аллах свидетель, ты говоришь чистую правду, о великий! – с жаром согласился Мустафа и прижался лбом к песку.

Когда он снова поднял голову, к его лбу прилипли белые песчинки, и он стал похож на обсыпанную сахаром булку.

– Я вас отпущу, – заверил его Том, – но при одном условии. Вы должны отвести в порт Занзибара пассажиров. Старший из них такой же, как вы, честный человек и сын пророка. А еще там будут женщины и дети, которых аль-Ауф держал на этом острове.

– Да благословит тебя Аллах, о мудрый и сострадательный!

Мустафа снова хлопнулся лбом в песок, слезы радости полились по его лицу, утопая в бороде.

– Однако, – оборвал Том поток благодарностей, – я ничуть не сомневаюсь, что ты явился сюда для того, чтобы купить какие-то товары у аль-Ауфа, и что ты прекрасно знал: эти товары добыты разбоем и пиратством и запятнаны кровью невинных людей.