Мудрые детки

Потому что официант на том участке, где соблаговолилось начаться пожару, был не настоящим официантом, не профессионалом, а нанятым по случаю торжества помощником, и, как оказалось, он неосмотрительно покинул свой пост и удалился наверх с одной гостьей, повинуясь настоятельному побуждению своего...

Но мы узнали обо всем этом гораздо позже.

Все гости к тому времени собрались позади нас на лужайке, все до одного — в почерневших роскошных, словно превратившихся в траурные, нарядах. И леди А. И наши маленькие кузины, которых даже мне к тому времени стало жаль — бедные, бездомные малютки. И продолжающая обсасывать обугленное лебединое крыло Саския. И поджигатель-продюсер. И застегивающий ширинку мой бывший любовник. И все хористы и хористки, ведущие актеры, музыканты, официанты, повара, горничные. Даже пожарные ненадолго прекратили работу и пришли посмотреть.

Все смотрели, как Перри выносил мою спасенную сестру.

Никто не дышал.

Она пошевелилась. Дрогнули веки.

Прежде чем я успела пошевелиться, мой любимый, любимый, протиснулся мимо меня и выхватил ее у Перри из рук; он рыдал и смеялся одновременно, обнимал ее и покрывал ее лицо поцелуями.

Она открыла глаза, но не улыбнулась ему в ответ, не ответила на его поцелуи.

— Где Дора? — спросила она.

Первые ее слова.

— Храбрая моя девочка! — воскликнул ничего не подозревающий молодой человек. — Ты вернулась, чтобы найти Дору! Рискуя собственной жизнью!

Нора повела глазами, как мне показалось, довольно бессмысленно. Затем она очень кстати потеряла сознание. Мельхиор на нее даже не взглянул. Он на месте стоять не мог от возбуждения.

— Отдай мне корону! — неожиданно преобразившись в Ричарда Третьего, захрипел он. — Отдай мне корону, ублюдок!

Перигрин оглядел его с изумлением; затем громко рассмеялся.

— Бог нынче за ублюдков! — злорадно провозгласил он.

Казалось, он растет, увеличивается во всех направлениях — становится больше, выше, шире. Гигантских размеров. Когда он стянул с головы корону и, дразня, затряс, словно бубном, знаменитой короной Хазардов — хлипкой, как декорация детского утренника, — дотянуться до нее не было никакой возможности, как будто Перри был взрослым, а Мельхиор — малышом, хотя на самом деле Мельхиор был высоким мужчиной.

— Если она тебе и вправду нужна, — содрогаясь от смеха, сказал Перри, — попрыгай!

Но всеобщее внимание к тому времени переключилось на устроившего это пекло голливудского продюсера. Он уже раздобыл себе новую сигару; хотя мне казалось, ужасно неприлично с его стороны опять закуривать после того, как предыдущей он спалил особняк пригласившего его хозяина. Тем не менее он снова, как сосущий младенец, плотно сомкнул челюсти вокруг новой толстенной сигары и сквозь сжатые зубы объявил:

— Дамы и господа, из этого пепла, — белки всех обернувшихся на него глаз на закопченных лицах выглядели огромными и мертвенно-бледными в свете луны, — родится гениальное творение! В каждой трагедии есть крупица счастья, дамы и господа. Я перевезу всех вас с вашим неимоверным талантом, всех до одного! в Голливуд, США. Ей-ей! Под руководством этого великого гения английской сцены...

Но Мельхиор не видел ничего, кроме своего сокровища.

— Моя корона!

— Прыгай! — прошипел Перигрин, и несчастный Мельхиор попытался подпрыгнуть, но не дотянулся.

— ...вашего великого гения Мельхиора Хазарда. Сценарий напишет другой великий гений этой семьи, мой друг... Перигрин Хазард.

— Моя корона!

— Прыгай!

— ...допишем за Вильяма Шекспира!

Он выпустил победный клуб дыма, из ошеломленной толпы раздались редкие, озадаченные аплодисменты. Заслышав последнее заявление, явно пораженный новостью, Перигрин залился сиплым гоготом, в котором звучало неподдельное удовольствие.

— Мой Бог! — сказал он. — Мечты сбываются!

Он утратил всякий интерес к короне, ему наскучило дразнить Мельхиора. Когда Мельхиор опять взвыл: “Моя корона!”, Перри небрежно швырнул ему ее. Ему эта корона была до лампочки. Он только забавлялся ей, как игрушкой, а дурак Мельхиор принимал игру за чистую монету, обнимал ее как ненормальный и целовал, словно живую. Ну и дурак. Когда я поняла, как они с самого младенчества люто ненавидели друг друга, у меня мурашки по коже побежали.

А может, я просто начинала коченеть, уже буквально посинела. Опять пошел снег; стащив смокинг, Перри набросил его на меня — свою вымазанную сажей и слезами племянницу. Все присутствующие начали расходиться по машинам, им предстояла долгая дорога домой.

— Пора ехать, Дора, — сказал он и обнял меня, — пора отвезти бедняжку Нору домой.

Лежащая без чувств в объятиях нашего кавалера Нора приоткрыла один глаз и тихонько мне подмигнула. А кавалеру Перри объявил:

— Могу подбросить тебя до Клапам-Коммон, а там сядешь в ночной поезд.

Он проехал с нами часть пути, но остаться у нас Перри ему не позволил, и я никогда его больше не видела.

Часть третья