Мудрые детки

Можете не сомневаться, в мгновенье ока мы вскочили на ноги и бросились к двери, но старые дубовые доски уже были теплыми на ощупь, а стоило нам ее распахнуть, как огромные клубы раскаленного воздуха заставили нас попятиться, лестничная клетка пылала. Вырезанные на концах балок химеры раскалились, обуглились и изрыгали искры; снизу послышался грохот — потолок рухнул на рояль, испустивший, подобно уронившему свою арфу ангелу, последний нестройный аккорд.

Длинные языки пламени лизали лестницу; вот они показались в дверях спальни; полог над кроватью, на которой мы только что лежали, вспыхнул чуть не в тот же миг, как мы вскочили на ноги, так что можно было подумать, что это мы и наши занятия послужили причиной пожара. Словно в столбняке, я завороженно следила глазами за своей шотландской сумочкой с кистями, подхваченной налетевшими вместе с пожаром шквалами ветра, глядела, как она кружилась в вихре, и наконец пламя сцапало ее, как лягушка — муху. Тут он толкнул меня.

— Живей!

Я стряхнула с себя оцепенение, и мы бросились к окну, пока не занялись гобеленовые занавеси; с гулом они полыхнули, когда мы, повисая на руках и осыпаемые снежными обвалами, уже спускались по плющу. И только когда, продрогшие до костей и подрумяненные с боков, мы очутились на лужайке, я сообразила, что огонь сожрал не только мой наряд ведьмы, но и его форму официанта, так что мы остались, перефразируя наименование еще одного сомнительного шоу заката карьеры Сестер Шанс, приносящих счастье, — “в наряде матушки-природы”. Я спрятала пылающее лицо у него на груди. Он гладил мои волосы.

— Нора, — произнес он нежно, — Нора...

И вновь его нежность подтолкнула меня рассказать правду, но вдруг — пока Линде-корт продолжал гореть у нас на глазах, пока уцелевшие гости, завывая и заламывая руки, рыскали по террасе, а звук пожарного колокола объявлял о приезде пожарных машин — посреди всей этой кутерьмы я почувствовала шевеление его, гм, естества и не смогла устоять. Мы забрались в кусты и повторили все еще раз на неудобной подстилке из прутиков и мерзлой земли под прикрытием кустов рододендронов, в которых под влиянием нашего энтузиазма поднялась настоящая пурга и на нас сыпалось все больше и больше снега; пробегающие мимо ноги месили свежий снег, превращая его в грязь. Обстановка на этот раз была не роскошная, скорее скандальная, но — нужда заставит, и рысью побежишь.

В этот раз мы, ясное дело, не мешкали.

 И, к моему вечному позору, только когда он скатился с меня и я приподнялась, в голове пронеслось: “Господи, моя сестра!”.

Поверьте, даже тогда, влюбленная, как никогда в жизни, я ни разу, ни на секунду не подумала, что если... если она сгорела... то... он — мой навсегда.

Ни на мгновение.

Говоря по правде, ее я всегда любила и люблю больше всех.

На лужайке перед домом творилось черт знает что. Черные от сажи гуляки, леди А. в обгорелом парике и остове платья, от которого остались только почерневшие обручи и копоть, судорожно, почти до удушья прижимающая к груди лишь одну кроху (хотя эта кроха, Имоген, даже не проснулась). Рыдая и стеная, леди А. звала другую запропастившуюся малышку, но я бы с легкостью поверила, что это Саския подпалила семейное гнездо, разозлившись, что ей недодали взбитых сливок с клубникой или послали спать до начала кабаре.

Но Норы нигде не было видно, и сердце мое сжалось.

И дяди Перри тоже не было, хотя до того, как его самолет разбился над Амазонкой, и нам пришлось, считая недели, месяцы и годы, признать, что и он не избежал общей участи смертных, — вплоть до того дня мы с Норой твердо верили в его несокрушимость.

И тут я увидела Саскию. Не обращая внимания на обезумевшую мать, устроившись под розовым кустом, она набивала брюхо. Вытащила с собой из Главного зала всю тушу лебедя. Его перья так почернели, что он больше был похож на ворону-воображалу, но маленькую обжору это не остановило; усевшись по-турецки, она обсасывала косточки с величайшим наслаждением. Впоследствии она, как известно, на обжорстве карьеру сделала. Еще и лохань салата с собой приволокла, а телячий рубец оставила, без сомнения, только обнаружив, что он полый изнутри.

Так что Саския была здесь. А вот Норы не было.

Говорят, что, когда человеку ампутируют ногу, он этого не замечает, пока не попытается на нее опереться; тогда он падает. Со мной и Норой так и было. Молодой человек, все еще в забытьи, лежал на спине под розовыми кустами, переводя дух, а придя в себя, вполне мог бы затянуть: “Где ты, милая, блуждаешь?44, потому что я уже стремительно неслась на поиски сестры.

Словно одержимая, я перебегала от одной группы обезумевших гостей к другой в поисках своей утраченной части, моей лучшей половинки, которую я так бессовестно позабыла — позабыла! — в порыве страсти. Несмотря на то, что мои соски все еще ныли от поцелуев, я тогда же решила — конец страстям, потому что без Норы мне не жизнь.

Вот что такое сестра.