Мудрость смерти

Некоторое время Гектор с Троянской стены молча наблюдал над яростью Ахиллеса, он понимал, что самые сильные из героев Трои, бессильны перед Ахиллесом, бессилен и он, самый сильный из героев Трои, родные уговаривали его оставаться за защитой Троянских стен, но он не Парис, он обязан был выйти навстречу Ахиллесу, даже если обречён, бесчестье куда страшнее смерти.

А мне в очередной раз хочется задать свой «гомеровский вопрос», так что же прозрел своим внутренним зрением Гомер в «гневе Ахилла», в его «Ахиллесовой пяте», почему Сила каждый раз приносит такую горечь.

Почему герой Гектор, к которому по многим приметам благоволит сам Гомер, обречён, он ведь не претендовал на бессмертие, не бросал вызов небесам, его выбор, его «Фтия», его Троя, его дом, его обитель, почему же он обречён, что прозрел своим внутренним зрением Гомер, всматриваясь, вдумываясь в судьбу Гектора?

Ахиллес и Приам: гордость и смирение.

Смерть Гектора не охладила ярость Ахиллеса, не охладила его дикую гордость, выходящую за границы человеческого понимания.

Он нарушает все мыслимые и немыслимые законы человеческого бытия, в погребальный костёр Патрокла вместе с множеством овец, волов, коней он позволяет себе бросить и тела двенадцати юношей, которых он умертвил во имя Патрокла.

Он не может смириться со своей уязвимостью.

Он не может смириться со своей Судьбой.

Он позволяет себе измываться над трупом Гектора: на обеих ногах он проколол жилы, продел через них ремни, тело привязал к колеснице, голову волочиться оставил, погнал свою колесницу так, что голова Гектора бьётся о камни.

Представим себе это зрелище.

Согласно обряду совершается погребение Патрокла, а вокруг, может быть кругами, а может быть зигзагами, мчится на своей колеснице Ахиллес, вопль которого застрял у него в горле, и волочится по земле тело Гектора, подымая столбы пыли, а на троянских стенах наблюдают эту жуткую картину мать Гектора Гекуба (та самая, о которой шекспировское «что ему Гекуба») и отец, почтенный Приам, а жена Гектора, Андромаха, в неведении о происшедшем, готовит для мужа «тёплую ванну»,

… для греков «дом» буквально означает «тёплая ванна», а «вдали от дома» – «далеко от тёплых ванн» …

а когда узнала, когда взошла на башню, когда увидела, навзничь упала и стала голосить во весь голос.

… мы никогда не узнаем, о чём думал, что чувствовал, слепой Гомер, описывая эту сцену, если и плакал, то не над судьбой Приама и Гектора, а над судьбой всех нас, человеков …

Такая вот сцена, которая ждёт своего воплощения в Большом Кино, в фильме о Силе по Гомеру, о Силе по Симоне Вейль, о Силе, которая вечно притягивает человека и вечно его обманывает. А может быть и в Большой музыкальной форме, где и смех богов будет слышен, и вопль Фетиды, и отчаяние Ахиллеса, и гротескная тема «ахиллесовой пяты».

Наступает время вмешаться богам: греческие боги не знают сострадания к людям, но по их разумению, не предавая трупы земле, Ахиллес оскорбляет Землю (Землю как божество) и, тем самым, нарушает порядок, которого люди обязаны придерживаться.

С целью усмирения Ахиллеса они не прибегают к Силе (не будем разгадывать их логику), а решают отправить к Ахиллесу старца Приама с дарами (без даров дело не делается не в древности, не позже).

Признаюсь, во всей мировой литературе не знаю эпизода, который потрясал бы меня больше, чем эпизод встречи Ахиллеса и Приама. Всё предыдущее, обиды, гнев, злословие, битвы, героизм, малодушие, предательство, кровь, смерть, представляется мне прелюдией к встрече этих столь разных людей: молодого, сильного, клише которого у Гомера «божественный», и которое в свете судьбы Ахиллеса воспринимается иронично (смех небес), и почтенного старца, у которого судьба отобрала почти всех детей, многих из которых убил Ахиллес. И вот этот старец, в ноги упав к Ахиллесу, обымает колена и руки целует, просит пощады не к живому, а к мёртвому. Старец умоляет Ахиллеса и его мольба – продолжение всё того же героического плача.

«Я же, несчастнейший смертный, сынов взрастил браноносных …

Я пятьдесят их имел при нашествии рати ахейской

Их девятнадцать братьев от матери было единой

Прочих родили другие любезные жёны в чертогах;

Многим Арей истребитель сломил им несчастным колена.

Сын оставался один, защищал он и град наш, и граждан;

Ты умертвил его, за отчизну сражавшегося храбро.

Гектора! Я для него прихожу к кораблям мирмидонским;

Выкупить тело его приношу драгоценный я выкуп».

И заплакали они оба, Приам по-прежнему простёртый у ног Ахиллеса, и «горестный стон их кругом раздавался по дому», а потом, когда «насладалися они благородными слезами и желание плакать от сердца отступило», поднял Ахиллес простёртого старца и произнёс он «крылатые речи», уже за порогом своей ярости и своей дикой гордости, которые ранее ничто не могло усмирить.

«Крылатые речи» Ахиллеса сводились к тому, что «ах, злополучный, много ты горестей сердцем изведал», признанием, что в груди старца бьётся «железное сердце», и, главное, изумлением масштабом горестей другого человека.