Мучение любви. Келейные записи

Кроме того, в современном, до предела накаленном, напряженном мире даже средний по числу братии монастырь оказывается в самой гуще событий. Если град, стоящий на верху горы, не может укрыться[53], то сегодня развалины града, даже под горой, становятся еще более привлекательны для многих изрядно скучающих мирян. Заметный монастырь становится объектом туристических нашествий, приманкой для множества любопытных и всякого рода духовно- и душевнобольных людей. Все скучают, у всех «проблемы», все хотят мимоходом сунуть голову и в этот неизведанный уголок, нет ли там чего интересненького или новенького. Иные связывают с обителью надуманный ими «остросюжетный роман» или ищут здесь тех прозорливых старцев, о которых не раз читали и мечтали. А что делать бедным монахам? Если они понимают, что все это какая-то досадная ошибка, то все-таки не имеют покоя от разного рода странных посетителей и случайных знакомств. И это не малая задача – разобраться со всеми приходящими, не обидеть и в то же время не обременить монастырь лишними связями. Но беда, что многие из монашествующих теперь и того не различают, что это все лишь «искушение» и надо усиленно охраняться от этого нашествия. Вместо того начинают думать, что это некое особое призвание их – «окормлять духовно» всех проходящих через монастырский двор. Многие даже думают, что раз живем в такое духовно жалкое время и монашеского ничего в нас нет, так нужно, мол, заменить это делание «служением ближнему», под которым понимается проповедование христианской науки направо и налево всем мимоходящим.

Но это беда из бед! Что мы можем и имеем право проповедовать, когда даже не начинали заглядывать в свои души и даже еще не подозреваем, какие там звери и чудовища обитают? Таким образом, заметный по числу братии и стоящий на заметном месте (при дороге[54]) монастырь неизбежно и скоро становится обычным приходом, а братия – постоянно проживающим по соседству с храмом клиром, состоящим из «холостяков». Вот и получается приходской храм на лоне природы с гостиницей и обслуживающими гостей служителями. Такой монастырь – постоянная мишень для всякого рода стрел-соблазнов. Подъемный мост, ведущий в эту крепость, всегда опущен, врата всегда нараспашку, двор всегда проходной, умы и сердца монахов всегда настроены на внешнее, уши и глаза натружены от работы. В душе сквозняк, как в комнатах с распахнутой настежь дверью, с разбитыми окнами, хотя и с теплящейся печью. Самый главный, основополагающий принцип – затеряться, скрыться, удалиться от молвы, с чего и началось монашество, от чего оно получило и свое происхождение, и свое наименование, и свой смысл,– этот принцип как раз отметается сегодня, не сохраняется, даже порицается и считается не соответствующим современности.

Но самый факт того, что монахи открывают монастырь для бесчисленных паломников, позволяют мирянам жить в обители и гостить всем желающим,– что это? Почему я должен думать, что кому-то полезно жить рядом с нашим братством и смотреть на нас? Значит, я уверен, что продемонстрирую перед ним примерный, достойный подражания образ добродетельной жизни? Я приглашаю желающего поучиться у нас истинному христианству? Я полагаю себя образцом добропорядочности и снисходительно позволяю полюбоваться своими манерами? Но святые отцы всякое дело, всякий подвиг, совершенный монахом, если он огласил его, почитали не добром, но мерзостью. Одно из позволений монаху – уйти из своего монастыря – давалось, по правилу старцев, в том случае, когда в монастыре обучались мирские дети, дабы монах не имел неизбежной необходимости сделаться обозреваемым со стороны и все свое монашеское делание обнаружить перед посторонними. Как важно, что это позволение уйти из монастыря есть одно из трех, о которых только и дается указание в правилах монашеских! А мы, не имея самомалейшего монашеского делания, охотно открываем входы всем желающим поглазеть на нас, нас пофотографировать, за нами подглядеть. И то правда, что нам нечего скрывать доброго, и в основном вся брань идет за то, чтобы скрывать дурное и малопривлекательное.

Монаху, желающему укрыться от «путей человеческих», миряне иной раз льстят: Не может укрыться град, стоящий на верху горы. Действительно, современные наши обители становятся похожими на шумные города по стилю жизни в них и мало, что не могут, но отнюдь не стремятся укрыться, даже если они стоят под горой. А ведь Спаситель, говоря о стоящем на верху горы, имеет в виду стяжавшего особые дары Божественной благодати, возвышенного и обогащенного сими дарами, что и выражают образы «града» и «горы». Но мы же потому и бежим в обители, что погибаем в огне мирских соблазнов, что низки, «приземлены» душами, пресмыкаемся по земле, копошимся в прахе, нищи и убоги. Мы только-только пришли для того, чтобы очнуться, как пьяный с похмелья, поднять голову и вдохнуть чистый воздух. Когда же мы успели стать «градом», залезть «на верх горы»?