Мучение любви. Келейные записи

Итак, каждый человек, приходящий сегодня в монастырь, чтобы остаться здесь, приходит не один: за ним тянется целый поезд разных мирских связей, целые нагромождения разного пустого скарба. И весь этот балласт надо пообрезать, поотсечь, повыбросить. А будет он это делать? А захочет? А научат его этому? Да если и начнет кто-либо учить (хотя это такая уже редкость!), так он ведь еще как будет биться за этот свой скарб! И кто захочет вступить с ним в эту тяжбу? Но один-два таких человека в обители – и монастырь уже не монастырь, а мир, обычный человеческий хаос, беспорядочный поток слов, дел, вздоров и раздоров.

Брать – давать…

У епископа Феофана в одном письме говорится:

«У старцев пишется: пока есть охота давать и брать, не жди покоя. Эта фраза: «давать и брать» – обнимает все, всякого рода сношения с другими. Не вдруг-то можно достигнуть сего, но начало надо положить сейчас же».

Вот это – «брать-давать», «давать-брать» – как оно разоряет нашу сегодняшнюю монастырскую жизнь! Все-то мы ждем чего-то, все нам «необходимо» что-то. То-то нам должны принести, вот это надо передать. «Передайте, пожалуйста, ему, чтобы он взял то-то и отдал тому-то, а вот пусть возьмет там то и передаст этому…» – и так бесконечно! Непрестанное вращение вокруг нас какого-то земного хлама и скарба. А ведь это не безобидная для монаха хлопотня! Все это, в любом случае, отводит на себя внимание и время, в какой-то мере захватывает и мысль, и чувство. Сердце уже несвободно. Тянутся от него пусть тончайшие, но связи, нити за каждой такой безделушкой; волей-неволей бродит оно туда-сюда за этим круговращающимся хламом (уж и «сокровищем» его не назовешь). Тянутся за каждой такой безделицей узкие тропки в мир, к людям, ходит по ним душа, и уже никак не может она забыться в своей келье, собраться в своем «моношествии» к Богу, тесно ей становится в монашестве. Перережь эти нити-тропочки, и ты сразу станешь необыкновенно свободен, уединен даже в шумной и многолюдной обители, сразу обступит тебя некая пустыня, сама придет к тебе, не придется бежать за ней далеко в горы. Не жди ничего ни от кого, другим не обещай ничего: знает Отец Небесный, в чем имеем нужду, прежде нашего прошения у Него[55]. Собери всю свою жизнь в одну точку, «сфокусируй» луч внимания на главном, избери «единое на потребу» – тогда только и успокоится душа. Тогда только и может прекратиться шатание по поверхности жизни, мельтешение бесплодное в пространстве и времени и начаться сокровенное углубление и обустроение в невидимом и вечном. Пока не оставим это бессмысленное перетаскивание с места на место разного мусора, не можем начать копать в глубину, добывать из недр ее драгоценные камни. А до той поры только и можно будет говорить о «мон-ахах», «мона-стырях». Без этого «моно» от монаха остается одно «ах», от монастыря – один «стырь».

Пташка и кукушка

Мир как кукушка, которая подкладывает свое яйцо в гнездо какой-нибудь малой птахи рядом с ее крохотными яичками или даже выталкивает и сбрасывает с дерева их и вместо пташьих устраивает свое, кукушечье огромное яйцо. Так и мир часто подсовывает в монастырь одержимых суетой века сего чад своих под видом жаждущих духовного и ищущих монашеского. Бедные монахи, не имея достаточной рассудительности и разборчивости, принимают это подложное за сродное себе и начинают обогревать и старательно высиживать это чужое «отродье», чаще всего в большой ущерб истинно монашескому и могущему дать достойный плод. Но сколько сил и тепла уходит на этого случайного нахлебника! И вот вылупится этакий уродливый, несуразный птенец, поспешит опериться в черные монашеские пуха и… пойдет чирикать да куролесить, суета и переполох в гнезде. Разевает кукушонок свой красный ротище так широко, что других скромных ротиков своих чад родимых пташка уж и не видит – и носится, носится, бедная, с червячками в клювике до изнеможения, вся истаивает. А эта невидаль все требует и требует, и подавай ей всякое разнообразие, придумывай многое развлечение. А то еще – в отсутствие надзора – повыталкивает из гнезда своих конкурентов, и они летят наземь и разбиваются или становятся добычей зверя какого-нибудь, а кукушонок уж полный хозяин в гнезде.