Мучение любви. Келейные записи

Такие люди могут без конца околачиваться по монастырям и храмам, места же себе покойного так и не обретают. Всюду им что-то не нравится, что-то гонит их, что-то беспокоит. В чем дело? Беда в том, что люди деятельные и способные к разного рода специальностям, сообразительные и энергичные во внешней деятельности, часто усваивают себе немалую самоуверенность и привычку надеяться на собственную смекалку и сообразительность, переносят это упование на свою ловкость и в область монастырских проблем, уверены бывают, что и здесь так же все запросто поймут, усвоят и скоро продвинутся вперед. Не понимают, что здесь нужно напряжение и продвижение совсем по иным принципам и в иных областях, чем это требовалось в деятельности внешней. Привычка к самостоятельности и вера в свои силы – это своего рода какой-то литой медный истукан, стоящий на постаменте в самом центре их внутреннего «я». И вот эти люди хотят всюду протащить с собой этот идол и на каждом новом месте, где бы они ни водворились, устраивают опять же служение и поклонение этому идолу. Как раз он-то и не дает им возможности нигде упокоиться и отдаться чистосердечному служению Богу. Вернее, Сам Господь не попускает такой душе успокоиться – ради ее же спасения, чтобы она не застыла, не окаменела окончательно в своем этом самоупоении. Потому им попускается срываться и впадать в разные неожиданные искушения. Пытаясь встать, они опять начинают деятельность и труд на благо обители, но как только реабилитируют себя в глазах окружающих и заслужат опять уважение, так тут же «почему-то» претыкаются и падают.

Они могли бы только тогда начать правильную жизнь, когда в печи смирения растопился бы этот их медный истукан, когда монастырь своими врачующими средствами достиг бы самой глубины этой их раны, извлек бы самую головку гнойника. Но в том-то и дело, что такой человек будет изо всех сил отбиваться от того, кто предложит ему извлечь самый этот корень болезни. Ведь когда мы долго лелеем и покрываем ту или иную немощь свою, то она уже так с нами срастется и сроднится, что отсечение ее переживается как отсечение какого-нибудь живого и естественного нашего члена. Но только при такой серьезной операции, при добровольном на нее согласии мог бы быть удален из сердца этот кусок окаменелости, душа стала бы мягкой и податливой, как глина. Тогда они смогли бы жить в монастыре: ведь монастырь всегда старается месить, мять, лепить заново души. Но в том состоянии, о котором шла речь, эти люди воспринимают лишь ту сторону монастырской жизни, которая позволяет медный идол их утверждать, рядить все в новые и новые одежды и сыскивать ему жертвы в виде разного рода похвал и почтения окружающих. Таким людям – при всей их наружной похожести на монахов, при всем их «аскетичном» виде и умении сказать мудреное слово – лучше было бы подальше быть от монастыря, жить в миру: там больше было бы у них шансов размягчиться в пламени жестоких искушений, познать свою немощь от многих житейских ударов. Монастырю же подавай способных к размягчению, готовых ради здравия принять и жесткую руку врача с кровопускательными лекарскими орудиями.

Задержавшиеся гости