Можно тебя навсегда

     Родственники Крош оставались в стороне, несмотря на то что знали о происходящем. Единственный раз заявился Славик с супругой. Благо Богдан был дома, иначе трудно представить, чем бы закончилось вспыхнувшее противостояние Вики и Вероники. Оказалось, эти двое ещё на свадьбе что-то не поделили. Кто кому глазки строил, и кто большая дрянь, выяснять Богдан не стал. Заткнул обеих.

     – Наворованные деньги никому добра не принесли, – уже у порога заявила Вероника. Не успел Богдан перехватить сестру, как та снова стояла в прихожей, метая молнии взглядом, готовясь вцепиться в волосы незваной гостье.

     – В сторону пениса – туда! – заорала, как оголтелая Вика, показывая на дверь.

     – Женьку бог наказал! Захапала бабкину квартиру, вот с больным и нянчится! – взвилась Вероника.

     – Убери свою жену, – всё, чем отреагировал Богдан, обращаясь к мнущемуся у стены Славику.

     Богдан понимал, за его ногами прячется любопытный Тёмыч – ходячее записывающее устройство. Когда выдаст услышанное, предугадать никто не мог, тем более сам пацанёнок. Славик честно попытался вставить слово в обличительную речь супруги, получилось плохо, вернее – никак.

     – Что ты за мужик такой, проститутку с ублюдком взял, немощь удочерил! Своих заделать не можешь?

     – Все мои, – отрезал Богдан и вытолкал родственников за порог. Мысленно сделал пометку – сообщить охране, чтобы никого к ним не пускали.

     Хотелось сказать многое, очень многое, остановила мысль, что сейчас придётся объяснять, что такое «проститутка», «ублюдок», «заделать» и прочие слова, которых не должно быть в лексиконе четырёхлетнего человека. В этом Богдан был абсолютно уверен, при его сыне даже рабочие контролировали лексический понос – потерять работу из-за неровного слова желающих не находилось.

     Позже Богдан нашёл полускомканный конверт с купюрами в холле, в кадушке с искусственным фикусом. «На рождение сына» гласила надпись, а снизу было приписано «И дочери». Славик, мать твою… Может, неплохой мужик, совестливый, сестру любящий, но… мать твою, Славик! Деньги возвращать Богдан не стал, пожалел «родственника». Смятые купюры – откуп от совести, упрямо не подыхающей под спудом алчности, зависти и желчи.

     Синичку прооперировали, перевели в реанимацию. Женька спала с лица, маленькие ладони тряслись, под глазами залегли синяки, но она держалась на крепких ногах, верила и Богдана заставила верить.

     В тот день он сам не понял, как оказался в храме. Говорят, не бывает атеистов в окопе под огнём. Богдан прочувствовал эту фразу позвоночником. Стоял, как столб, и молился на своём языке, наверняка тому, кто сверху, непонятном.

     Что оставалось Богдану? Что?! Он не мог потерять Синичку. Не мог позволить Женьке пройти через свой ад. Только и сделать ничего не мог. Хренов прямой угол, в который упёрся и стоял. Девяносто, мать его, градусов.

     Чья заслуга, никто не ответит. Врачей, удачи, бога, денег, стечения обстоятельств. Синичка пошла на поправку. Врачи сдержанно улыбались при встрече, Женька перестала быть похожей на привидение, Богдан начал строить планы…

     Всё сбывалось. Тимур рос сбитым крепышом, серьёзным, опережающим развитие. Естественно, не сильно, но достаточно, чтобы Богдан лопался от гордости. Тёмыч к брату продолжал относиться с ревностью, контролировал, сколько времени папа проводит с Тимуром, сколько с ним, обижался на маму, прятался за шторой в гостиной, обиженно сопя, надувая губы. А вот над Синичкой буквально не дышал. Откуда что берётся, спрашивается.

     – Синичка спит.

     – Синичка кушает.

     – Синичка самая красивая.

     – Любименькая Синичка.

     Лишь краткий перечень того, что всего за час мог выдать Тёмыч.

     Зимой Усмановы вернулись домой, в Хакасию. Богдану пора было на охоту, Вишенка изнывала без хозяина и работы. Женю ждали заказы. Тёмыча ждал увлекательный, почти взрослый мир. Тимура – первые зубы и первые слова. А Синичку – длинная и счастливая жизнь в окружении любящей семьи.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Эпилог

     Богдан расположился в своём кабинете, в конторе. За прошедшее время почти ничего не изменилось. Стены покрасили, стол поменял, диван тоже, а в целом – всё как было, так и осталось. Основные реорганизации касались разведения рысаков, производственных площадей и мощностей, владельцы же, как и раньше, правили из небольшого, скромного кабинета. Хотя идея Жени о представительской приёмной, в связи с расширением конезавода, имела смысл.

     Вытянул ноги, устроившись на диване, одним движением снял свитер, честно потянулся к штанам, выругался вслух, натянул свитер обратно, накинул куртку, распластавшуюся тут же, рядом с диваном, и вышел из кабинета, едва сообразив закрыть на замок. От кого? Охрана не панацея, но в такой мороз никто из дома носа не покажет. Злоумышленник, решивший пробраться на конезавод, околеет по пути. Кругом чистое поле да стена тайги у горизонта.

     – Виш! – позвал Богдан Вишенку, та с готовностью вытянулась по струнке, вильнула хвостом, рванула вперёд, готовая ринуться в любое приключение за хозяином. – Домой, – продолжил и открыл дверь на улицу.