Можно тебя навсегда

     Богдан поднял взгляд от монитора, потянулся, перебарывая ломоту, зевнул и уставился в окно «конторы». Именно так называли административный корпус рабочие, он быстро привык. «Контора», значит – контора.

     В конторе было всего четыре кабинета. Один он делил с Егором – совладельцем, который редко здесь бывал, носился, как в мягкое место ужаленный, – молодость.

     Во втором расположилась бухгалтерия из двух работников. Матёрый главный бухгалтер – женщина предпенсионного возраста, приходящая ранним утром, а после обеда спешащая домой, к подсобному хозяйству. И её помощница – выпускница института путей сообщений в Новосибирске. За каким чёртом она вернулась на родину, Богдан не интересовался. С обязанностями справлялась – ему достаточно.

     Третий кабинет занимал технолог, дённо и нощно торчащий на кумысном производстве. В четвёртом должны находиться ветеринары. Зоотехнолог перебрался поближе к конюшням, заскакивал утром, быстро справлялся с бюрократией и спешил к подопечным, а его подчинённые – целыми днями в работе.

     Вот и получается, что находился Богдан на рабочем месте один, если не считать помощницы бухгалтера, как всегда молчаливой, тихой и максимально незаметной. Он резко встал, кресло отъехало в сторону, с грохотом ударилось о стену, обитую вагонкой.

     – Татьяна, здесь? – крикнул он в коридор, в сторону бухгалтерии. Ему ответила тишина. Пришлось пройти в торец, заглянуть в кабинет. – Я ушёл, – кинул он моргающей, как сова, бухгалтерше, окопавшейся в бумагах. – Закроешь тут, – он кивнул и вышел.

     Постоял с минуту на крыльце конторы, немного поразмыслив, отправился на конюшни, цепляя взглядом происходящее: два подсобных рабочих, пристроившихся на сезон, деловито курили у фуражной. Завидев хозяина конезавода, сигареты начали прятать, понимая бесполезность, видел – оштрафует.

     В леваде – обустроенном загоне с небольшим навесом и кормушками, – степенно выхаживали несколько кобыл, флегматично пожёвывая. В других загонах точно такая же картина. Лошади, кони, жеребята.

     У кузницы стоял кузнец – непомерный детина, настоящий былинный богатырь, только с хакасской кровью, как только уродился такой у обыкновенных родителей. Кузнец поднял широкую ладонь, молчаливо приветствуя хозяина.

     По пути Богдан завернул на производство, умудрился улыбнуться работницам – эти-то точно не виноваты в дурном настроении начальства. Никто не виноват, кроме него самого. Впрочем, приветливым и разговорчивым владелец конезавода не был никогда, не сравнял взглядом с утоптанной землёй – считай, день удался.

     У длинного здания конюшни осмотрелся. Всё на своих местах. Рабочие без лишней суеты занимались своим делом, слышались кони, доносился едва ощутимый характерный запах.

     – Здорово, – Богдан поздоровался со старшим конюхом крепким рукопожатием, зайдя в амуничник.

     – И тебе здоровья, Палыч, – ответил Степан Матвеевич, отвечая на рукопожатие. – Так? Или по делу?

     – Так, – усмехнулся Богдан.

     – Так, так жди, – небрежно бросил конюх, отвернулся к амуниции, деловито почесал нос и сделал пару пометок в помятом блокноте химическим карандашом.

     – Подожду, – не обратил никакого внимания на панибратство Богдан.

     Степан Матвеевич – человек степенный, с огромным опытом и стажем работы на лучших конезаводах страны. Выйдя на пенсию, не у дел не оставался, трудился и консультантом, и рабочим. Когда вернулся на родину, к истокам, «могилам родичей», как любил говорить сам, был перехвачен Усмановым, только открывавшим конезавод, став ему не только главным помощником на первых порах, но и руками – правой и левой, – когда свет померк перед глазами после смерти Яны и Аришки.

     Тогда, в самом начале, Егор не вывез бы всё на себе – ни опыта, ни хватки, ни понимания у парня ещё не было. Богдану же стало всё равно –  жить или сдохнуть. Степан Матвеевич сам себя назначил руководителем и добровольно брался за всё, что необходимо. От постройки новых конюшен до найма рабочих. С бизнес-стратегией Степан Матвеевич не дружил, в «бумагах энтих» понимал мало, «компутера» побаивался, на дело Усманова поддерживал. Почти год не прошёл даром, но то, что конезавод не развалился – немалая заслуга Степана Матвеевича.

     Относительно придя в себя, окунувшись в дела, как в омут, Богдан это быстро понял. В долгу не остался, отблагодарил материально и морально, должность же старшего конюха, несмотря на почтенный возраст и ухудшающееся здоровье, оставил за Степаном Матвеевичем навсегда. Сколько тому захочется оставаться при деле.

     Богдан выбрался на улицу, пройдясь по просторной конюшне с высокими потолками и широким проходом. Лошади приветствовали хозяина, тянули к нему холёные морды, раздавалось довольное ржание. Каждую он знал не только по имени, стоимости, родословной, но и по характеру, привычкам, пристрастиям, страхам.