Морской конек

Я ощутил, как меня распирают радость и гордость.

Замедлите ход, медленно прижимаясь бедрами к лошади…

Инструктор помог мне спешиться. Я снял шлем, повернулся к Николасу, посмотрел на Майру – ведь это ее нужно было благодарить за то, что она меня пригласила, но я не смог – она хмуро смотрела на нас, ее лицо было перекошено жестокой яростью.

Может быть, вот почему я здесь оказался. Потому что она надеялась, что я выставлю себя дураком.

Так же внезапно, как появилось, это выражение исчезло. Может быть, мне просто показалось. Она отмахнулась, рассмеялась. Будто туча на миг заслонила солнце или птичья тень мелькнула на воде.

В первое утро в Винтеруэйле завтракал я на чердаке.

Майра сказала, что будет рада, если я составлю им компанию, но завтрак у них ранний, в полседьмого. Может, я лучше подольше посплю?

Я не сомневался, что Филип посчитал меня нюней, поэтому твердо вознамерился встать вовремя и доказать, что он неправ. Но к тому времени как я наконец уснул, уже начало рассветать. Я видел, как светлеет небо, совершается медленное чудо. Когда я открыл глаза, часы показывали половину десятого. Если у меня и был шанс впечатлить Филипа своей строгой самодисциплиной, то я безнадежно потерял этот шанс.

Взяв тост и чай, я вышел на улицу, сел на деревянную ступеньку. Был холодный, но переменчиво солнечный зимний день. За каменной стеной по краям сада виднелась живая изгородь, вдоль дороги росли кусты боярышника, дальше шли, расширяясь, фермерские угодья, то тут, то там отмеченные высокими и стройными стволами тополей, крепкими округлостями дубов. Винтеруэйл был отрезан от других деревень, его окружали продуваемые всеми ветрами поля. Что больше всего меня поразило, так это не непривычная тишина, не непривычные звуки – настойчивое мычание далеких коров, жужжание машин, – а запах сельской местности. Воздух здесь был таким насыщенным. Каждый порыв ветра приносил или аромат земли и травы, или глубокий, острый запах навоза и мокрых листьев. Как ни странно, он не казался мне отталкивающим.

В доме стояла такая тишина, будто все жильцы окаменели, и я подумал – может, я тут один, но во дворе катался на велосипеде, ровными неутомимыми кругами, Эллиот. До сих пор у меня еще не было возможности как следует разглядеть его. Я смотрел на мальчика, его волнистые темные волосы, изучал форму его носа, черты лица. При дневном свете все становилось куда яснее.

Вскоре из дома вышла Майра и подошла к сыну. Ее ботинки сильно скрипели по гравию, свитер, охристо-синий, в бледном солнечном свете казался вырванным куском неба. Она погладила Эллиота по голове, подняла глаза на меня.

– Доброе утро.

– Прости, что не смог встать к завтраку.

– Да все в порядке. Папа сказал, что ты нюня.

– Не удивлен.

– Шучу… хорошо спалось?

– Мне кто-то не давал спать – по-моему, летучие мыши.

– Ах да, собиралась тебя предупредить… Боюсь, нам нельзя их трогать – мы состоим в организации по защите летучих мышей. Волонтеры приходят и проверяют, как у них дела, так что если с ними что-то случится, виноват будешь ты.

– Ладно, сегодня спою им колыбельную.

Она рассмеялась, прищурившись и глядя на меня. Солнце светило ей в глаза.

– Не хочешь прогуляться? А потом к лошадям…

Я отхлебнул чая.

– Давай.

Я быстро умылся, переоделся и двадцать минут спустя, проходя мимо брошенного велосипеда Эллиота, обнаружил, что Майра изучает груду грязных резиновых сапог цвета хаки.

– Не знаю, какой у тебя размер.

Ни одни не подошли, поэтому я надел две пары носков и выбрал те сапоги, что были слишком велики. Майра натянула черные.

– А Эллиот пойдет с нами?

Она покачала головой.

– Миссис Хаммонд за ним присмотрит.

– А твой отец?

– Он занят лошадьми.

Я надеялся, что мы не наткнемся на него по дороге.

Мы двинулись в путь, прошли немного по главной дороге, прежде чем свернуть на грунтовую, окруженную плотной изгородью терновника, ветви которого были голыми – его ягоды созревают в октябре. За нами разворачивались поля, побитые морозом, твердая, горько-коричневая почва, усыпанная платанами, которому ветер придал странную форму. Они тоже стояли голыми, и их ветви на фоне неба казались огромной сетью прожилок. Короткая жесткая трава хрустела под нашими сапогами.

– Сколько лет Эллиоту?

– Десять… почти одиннадцать.

– Он от Николаса, да?

Ее молчание ответило само за себя.

Дальше мы шли в тишине; я слышал вдалеке звук бегущей воды. Окружавшие нас заросли терновника становились все реже, реже и вскоре исчезли, тропа свернула направо, повела нас к проворному, чистому ручью.

– Нем, – начала она, – я позвала тебя сюда…

– Ты сказала, нам нужна помощь? Что ты имела в виду?

К моему удивлению, она рассмеялась. Мы приблизились к плакучим ивам с такими низкими и тяжелыми ветвями, что они словно сплелись в длинный навес, пустую коричневую клетку. Майра скользнула под этот навес, я прошел за ней.

– Разве ты не видишь? – Ее глаза были цвета утреннего инея.

– Я не совсем понял, о чем ты.

Майра потянула за ветку, плавно опустив ее вниз.