Морской конек

– Эту картину написала моя мама, – пояснила Майра, – за несколько лет до смерти.

Мне захотелось сказать ей, что натюрморт воплотил в себе всю жизнь художницы. Какое-то время мы молча стояли в тишине, а потом Майра шагнула к двери.

– Ну, располагайся. Ужин в половине седьмого. Ты раньше жил на чердаке?

Такое точное определение времени было для нее необычно. Возможно, этим был озабочен ее отец.

– Кто играл на пианино? – спросил я.

– Увидишь, – она улыбнулась и ушла.

У меня оставалось двадцать минут, и я разобрал чемодан. Подарочная коробка шоколадок «Нойхаус» из «Харродса»[48] для Майры обошлась мне в стоимость недельной аренды. Я подумал, что ничего не привез ее отцу, но тут уж ничего нельзя было поделать – я ведь не планировал с ним встречаться. Я повесил в шкаф брюки, несколько рубашек, сложил носки; они почти ничего не заняли. Наконец, вынул из кармана пиджака фигурку волов, с которой не расставался, и поставил на стол, возле миски с сухими духами.

Из окна были видны бесформенные очертания деревьев и изгородей, длинная стена, бросавшая тень на тень. Длинная книжная полка у кровати была заставлена произведениями старых классиков: Диккенса, сестер Бронте, Харди, Китса, Шелли, Водсворта. Судя по этой коллекции, модернизма никогда не существовало. В холодильнике я нашел одинокую бутылку молока и буханку хлеба. Дверь в углу вела в крошечную, как в самолете, ванную комнату с унитазом и душем. Я умылся в раковине, вздрогнув от обжигающего холода воды, хлынувшей из одного крана, и пылающего жара полившей из другого.

Наконец я спустился вниз, и тут же вспыхнул прожектор. Мне казалось, я стою на сцене и не до конца понимаю, какую роль должен играть.

Я шел по дому, боясь, что мое дыхание выдаст мой страх даже раньше, чем выражение лица. Надо было идти через черный ход? Нет, я был гостем. Не другом семьи.

Я обогнул дом, позвонил в дверь, подождал. Игра на пианино прекратилась. Над почтовым ящиком висела табличка, вырезанная из темного серого камня: Винтеруэйл.

Я ожидал, что дверь откроет Майра или ее отец, но ее распахнул мальчик лет девяти-десяти, запыхавшийся и сжимавший в руке что-то напоминавшее игрушечного пингвина без головы. Мы уставились друг на друга; густые темные кудри вились вокруг его ушей, его щеки раскраснелись.

– Привет, – сказал я. В его ярких, широко посаженных глазах не было ни намека на беспокойство или страх. Они были зелеными или серыми, трудно было сказать.

– Это мне? – он смотрел на подарок у меня в руке.

– Эллиот, – Майра спускалась по лестнице в конце прихожей, – нехорошо заставлять людей ждать, – она посмотрела на меня.

– Ну, прости.

Воздух в доме был густым, насыщенным ароматами дуба и апельсина. Мы вошли в гостиную, просторную и удивительно современную. Мягкая мебель цвета слоновой кости была расставлена вокруг камина, задрапированного падубом. В одном углу висели широкие полки и стоял элегантный шезлонг, поставленный больше для красоты, чем из соображений удобства, в другом виднелась глубокая арка. Потолок сверкал кристальной белизной, стены были оклеены бледно-зеленоватым, в цветок, дамастом. В углу мерцала золотом и серебром праздничная елка. На мгновение все это показалось тронутым чем-то нереальным.

– Это Эллиот, – сказала Майра, и, помолчав, добавила: – Мой сын.

Я старался казаться непринужденным, надеясь, что не выдам свое удивление.

– Эллиот, – продолжала она, – это мой давний друг. Можешь называть его Нем.

Мальчик, не выпускавший из рук безголовую морскую птицу, смерил меня долгим изучающим взглядом.

– Мама мне сказала, что вы из Индии, это правда?

– Да, так и есть.

– У вас есть слон? Я видел по телику человека из Индии, у него был ручной слон.

– Нет… но я знаю человека, который умеет разговаривать с птицами.

Глаза мальчишки расширились.

– Завтра обо всем его расспросишь, – сказала Майра, – а теперь иди-ка ищи голову Флаппера и убирай остальные игрушки.

Ты не говорила, что у тебя есть сын…

Как будто у нее были причины об этом говорить. Нас связывало лишь случайное знакомство, много лет назад, в бунгало, в старом городе, на другом конце мира. У нас не было ничего общего, кроме Николаса. Тогда и теперь. Он проходил сквозь нас, как линия разлома. Но этого хватало, чтобы мы встретились, чтобы попытались распутать прошлое.

– Это тебе, – я протянул ей шоколад.

– Спасибо, Нем… не стоило, – она подошла к елке и положила его к другим коробкам в подарочной упаковке.

– Что там? – Эллиот стоял у двери, не слишком изящно болтая Флаппером.

– Сюрприз, милый, – сказала Майра. – А теперь пойдем-ка спать.

Она сказала мне, что скоро спустится, и повела его наверх.