Морской ястреб

Разве он не был в таком-то году в Барбадосе и не взял в плен судно Мариа де лас Долорес? Разве это не было пиратством? Разве он не потопил четыре года тому назад испанскую караку в заливе Рунчаль? Разве он не участвовал вместе с пиратом Хаукинс в деле Сан-Жуан де Уллоа? И так далее и так далее. Вопросы сыпались на него и поглотили его. Он даже пожалел, что позволил обратить себя. Он решил, что он только потерял время и избег церковного огня, чтобы болтаться на светской веревке – как жертва мстительных богов оскорбленной Испании. Но все же дело кончилось не совсем так. Галеры на Средиземном море в это время сильно нуждались в людях и этому обстоятельству сэр Оливер, капитан Лей и другие несчастные из экипажа «Ласточки» были обязаны спасением жизни, хотя неизвестно еще, было ли это для них к лучшему. Прикрепленные один к другому цепью щиколотка к щиколотке, отделенные друг от друга только несколькими звеньями, они составляли часть огромного стада несчастных, которых провели через Португалию в Испанию и потом на юг, в Кадикс. Последний раз сэр Оливер видел капитана Лей в то утро, когда они покинули вонючую тюрьму в Лиссабоне. После этого, во время тяжелого пути, каждый знал, что другой находится среди несчастных галерных рабов, но они никогда не встречались.

В Кадиксе сэр Оливер провел целый месяц, а затем был выбран вместе с несколькими другими на галеру, которая должна была везти в Неаполь инфанту.

Галера, на которую отправили нашего джентльмена, была пятидесяти весельным судном и на каждом из них работало семь человек. Они сидели на чем-то вроде лестницы, соответствовавшей наклону весла и шедшей от среднего прохода судна к низким бортам. Предоставленное сэру Оливеру место было рядом с проходом. Здесь сидел он совершенно нагой, прикрепленный цепями к скамье, и в этих цепях он пробыл без перерыва шесть месяцев.

Между ним и твердым деревом сиденья была только тонкая и грязная баранья кожа. Длина скамьи от одного конца до другого была всего десять футов, а расстояние от одной скамьи до другой всего четыре фута. В этом узком пространстве, четыре фута на десять, сэр Оливер и его шесть со-весельников вели жалкое существование, бодрствуя и засыпая, так как они и спали в цепях у весел, не имея даже достаточно места, чтобы вытянуться.

С течением времени сэр Оливер закалился и приспособился к этому невыносимому существованию. Но это первое путешествие в Неаполь осталось самым ужасным воспоминанием его жизни. На протяжении шести или восьми бесконечных часов, а иногда и десяти, он безостановочно двигал веслом. Опираясь одной ногой о подножку, а другой на находившуюся перед ним скамью, вцепившись в свою часть страшно тяжелого пятнадцатифутового весла, он наклонялся вперед и отгибался назад, чтобы освободить место спинам стонущих, надрывавшихся рабов, сидящих впереди него, потом поднимал свой конец, чтобы опустить лопасть весла в воду, и упершись поднимался со скамьи, чтобы всей своей тяжестью налечь на него, снова гремя цепью откидывался на скрипевшую скамью, чтобы снова поддаться вперед и так до того, что все чувства приходили в смятение; он ничего не видел, во рту у него было сухо, и все его тело невыносимо болело. Сильный удар плетки боцмана возвращал ему энергию, оставляя кровавую полосу на его голом теле.

Таким образом проводил он день за днем, то сжигаемый безжалостным южным солнцем, то замерзая от ночных туманов во время не освежающего его сна, невыносимо грязный и растрёпанный, с волосами и бородой, слипшимися от пота, омываемый только дождями, которые в это время года были крайне редки, измученный вонью, исходящей от его товарищей по несчастью, и мерскими насекомыми, появлявшимися из гниющей бараньей шкуры.

Кормили его чрезвычайно скудно червивыми сухарями и отвратительным рисом с салом, а пить давали тепловатую воду, часто застоявшуюся и только иногда, когда они гребли более обыкновенного, боцман совал в рот изнемогающим от труда рабам кусочки хлеба, смоченного в вине, чтобы поддержать их.

Во время этого путешествия среди гребцов разразилась цинга и другие болезни, не говоря уже о гнойных ранах, получившихся при трении о скамьи, которыми страдали все и которые они должны были терпеливо переносить. С заболевшим рабом или таким, который дойдя до предела своих сил, позволял себе упасть в обморок, боцман поступал очень просто. Больных швыряли за борт, а того, кто был в обмороке, вытаскивали в средний проход или на палубу и били, чтобы привести его в чувство; а если не приводили, то били до тех пор, пока он не превращался в сплошной кровавый комок, после чего бросали в море.

Несколько раз, когда они стояли против ветра, вонь от рабов донеслась до изящной позолоченной палубы, на которой путешествовали инфанта и ее свита, и рулевые получали приказ повернуть; долгие утомительные часы рабы держали галеру на одном месте, тихо двигая ее против ветра.