Морриган

— Мне тоже, и никак не желаю попасть на костер из–за сумасшедшей старухи.

Губерт несколько костров и видел, и слышал.

— Это точно, как на пожар бежать не стоит.

Неудачная шутка заставила Алю передернуть плечами, а Губерт продолжил:

— Только сам я имею в виду не это. Могу я попросить тебя говорить откровенно?

Девушка поглядела ему прямо в глаза.

— В рамках откровенности хочу сказать тебе следующее: я умею превосходно врать и могу сделать так, что ты мне поверишь, несмотря на все заверения. И если бы я не желала говорить с тобой откровенно, то не разговаривала бы вообще.

— Когда ты обдумывала историю Морриган?

Алисия ответила не сразу, поигрывая локоном.

— В школе мы сидим исключительно друг с другом. Выходим только под надзором госпожи учительницы; впрочем, выходить особо и некуда — школа наша на отшибе. Потом остаемся одни, но тоже под контролем. Затем экзамен и свобода. И не знаешь, что с этим делать, пока хозяин постоялого двора не принесет тебе счет. Уже после этого, в рамках самостоятельной работы, слышишь о жизни других людей, про всю их грязь.

Что–то иногда делаешь. Бывает, что жалеешь больного ребенка, только их много, а всем не поможешь. А даже если и вылечишь какого–нибудь от горба, он тут же или в колодец упадет, или простудится насмерть. И попробуй только кого–нибудь полюбить: если будет из бедняков, родители тут же начинают его бить смертным боем, чтобы хоть что–нибудь из тебя выдавить. Они все знают, что волшебница злая. Детей мною пугают. Чтобы они все сдохли, ну разве я гожусь на то, чтобы мною пугали детей? Вот тобой детей не пугают, хотя рыцарь живет тем, что всем разбивает головы! Тебе всякий сопляк завидует, и всякая соплячка ручкой махает!

Последние слова Аля выпалила из себя словно катапульта, стукнула кулаком по столу, попала в окованный медью угол книги — скривилась и начала растирать пальцы.

— Все эти бабы сплевывают у меня за спиной, но боятся. Приходят за советом и за колдовством. Думают, что я старая и могущественная — раз выгляжу так, то знаю тайну вечной молодости. А мне всего шестнадцать лет! И я могла бы быть дочкой любой из них! И я всего лишь повторяю им выученную мною чушь, в которые они верят, потому что хотят верить.

Губерт прекрасно помнил, что Аля была дочкой кого–то, кто крайне сильно дочки не желал. Ее оставили в пеленках на поле возле школы волшебниц, даже не на пороге. Ей еще повезло — волшебницы нашли ее раньше, чем лисы. Так что на самом деле Аля могла быть ребенком любой из местных женщин. Только ни одна из них про это не скажет.

— Иногда мне хотелось бы всех поубивать, заразу наслать. Сижу одна в пустом доме и ожидаю, пока не придет кто–нибудь, кто может позволить себе купить чары, или там торговка петрушкой. И вот я читаю старинные книги, валяюсь, выдумываю мебель и новые чары. Я бы даже заплатила за пару минут разговора ни о чем; за самое обычное «День добрый», или чтобы иметь возможность поиграть с девчонками во дворе. Вот только девчонки убегают, когда меня видят, или же… не убегают. Это если рядом с ними кто–нибудь такой, кто желает похвастаться своей смелостью. Как–то раз меня забросали конским навозом — я убежала домой и собралась наслать оспу на город. Видал когда–нибудь оспу или чуму? Конечно же, нет. Я представила, как всех палит изнутри горячка, как они покрываются коростой… И расплакалась.

В жизни Губерта из Козиямок не было места скуке. Время он проводил в седле — ездил с турнира на битву и обратно. Когда было время — тренировался. Если же нет, то бывал слишком занят, чтобы размышлять.

И никогда он не бывал один дольше, чем пару дней. Он попытался было представить, как такое возможно — жить в одиночестве — но тут же успокоился. Сам он жил слишком шумно, чтобы временное одиночество было чем–то иным, чем просто отдыхом. А что касается напастей… Он ранил или убил в поединках несколько человек. Одного за вопрос: «Из каких еще ямок?» Для повелителей мира сего бедный рыцарь стоит столько, на сколько себя ценит, так что приходится ценить себя очень высоко.

Все это, по–видимому, никакой связи с Морриган не имело. Губерту вспомнился ученик пекаря, которого когда–то солдаты из его отряда поставили на правеж у позорного столба по приговору суда. Ясное дело, что уважаемые мещане воспользовались оказией для развлечения — бросали в несчастного чем попало и сколько влезет. Тот плевался, кричал и плакал, когда получал прямо в лицо грязью и гнилыми овощами. Тогда Губерт считал это смешным. И вот сейчас представил в такой же ситуации Алю. Бросок навозом в ее лицо не доставил бы ему никакого веселья. Теперь он начал понимать и приветствие, и тот вчерашний взрыв. Он был единственным человеком, с которым Алисия связывала хоть какие–то приятные воспоминания о прошлом. Губерт не знал, хочется ли ему, чтобы от него ожидали столь многого. Он даже почти что начал жалеть о своем приезде, никогда не искал девушек столь… сложных.

Они молчали. Алисия тоже. Она уселась в оконной нише, вытянув ноги перед собой и повернув глаза в сторону улицы.