Море Осколков

— Тебе тоже, — пробормотала она, не зная, что сказать.

Она не знала, что и думать, не то что говорить…

И Колючка бросила прощальный взгляд на «Южный Ветер», который смирно покачивался у причала. На белых голубках, увенчивавших нос и корму, облезла белая краска. Этот корабль был ей домом. Целый год. Ее лучшим другом и злейшим врагом. Она знала каждую доску, каждую заклепку. Теперь он ей казался совсем не таким, как перед отплытием. Потертый и побитый, исхлестанный ветрами и непогодой, в шрамах от льдин. Как она сама. И она кивнула ему — с уважением, как старому другу, взвалила рундук на плечо, развернулась и…

И оказалась нос к носу с Брандом. Они стояли настолько близко, что она чувствовала запах его дыхания. Рукава он закатал, так что на предплечьях видны были шрамы. Такой сильный и спокойный. Ладный парень.

— Ну… увидимся, что ли… — сказал он.

Он пристально смотрел на нее, глаза блестели под упавшими на лицо прядями. Последние шесть месяцев она изо всех сил старалась не думать о нем. Получалось из рук вон плохо, и к тому же не добавляло радости. И вообще, как забыть того, кто сидит через три скамьи от тебя. Вот он напрягает плечо, занося весло. Вот его локоть. Вот он обернулся, и видно лицо.

— Ну да, — пробормотала она, уставившись в землю. — Наверное.

И она обошла его, и спустилась по пляшущим доскам настила, и пошла прочь.

Это, конечно, тяжело — вот так вот уйти после того, что они вместе пережили. Может, так только трусы поступают. Но ей надо было забыть все это. Оставить в прошлом разочарования, стыд и глупые надежды. Надо резать по живому — больно, зато помогает.

Черт, а ведь это один в один слова Скифр…

И это здорово.

Торлбю здорово изменился. Все такое маленькое — так ей теперь казалось. И как-то стало здесь серо. И пусто. И на причалах никто не суетится, не то что раньше. И рыбаков раз-два и обчелся, они втаскивали в лодки сети, рыбья чешуя взблескивала серебром. Над воротами стояла стража — сплошь молодые лица, и Колючка удивилась: а где ж остальные? Одного она помнила по тренировочной площадке. Он ее тоже узнал, и глаза у него стали как плошки.

— Это она? — услышала она за спиной.

— Колючка Бату, — прошептала женщина, тихо так, словно заклятие читала.

— О которой в песнях поется?

Значит, слава ее идет впереди нее. Вот оно что. И Колючка развернула плечи — надо ж мужественно выглядеть, и картинно отмахнула левой рукой — чтоб эльфий браслет из-под рукава блестел. И он блестел на солнце и сверкал собственным светом.

И она шла вверх по Кузнечной улице, и покупатели оборачивались вслед, и кузнецы прекращали стучать молотками и тоже смотрели во все глаза, а Колючка шла себе и насвистывала. Песню, которую пели тровенцы, о дьяволице, которая спасла Императрицу Юга.

А почему бы и нет? Она ж заслужила, правда?

По этим крутым улочкам она шла вслед за отцом Ярви, когда он вывел ее из темницы — и повез в Скегенхаус, а потом в Калейв, а потом и в Первогород. Словно сто лет прошло с тех пор, как она последний раз сворачивала в узкий переулок, где каждый камень был ей знаком с детства.

И она услышала шепотки за спиной и увидела, что за ней перебежками движется стайка ребятишек. Сейчас они благоговейно таращились на нее из-за угла. Прямо как некогда на отца, когда тот возвращался в Торлбю. И прямо как он, Колючка весело помахала им рукой. И прямо как он, оскалилась и зашипела, и они с визгом разбежались.

Скифр любила повторять, что история ходит по кругу.

А вот и узкий дом, истертая посередине ступенька, дверь, которую отец украсил резьбой — уж как умел, и вышло не очень. Все как прежде. Но ей было как-то не по себе. Сердце стучало как сумасшедшее, когда она потянулась, чтобы распахнуть дверь. И в последний момент она передумала, сжала ладонь в кулак и постучала. И она стояла на пороге и ждала, испуганная, словно воришка, крепко сжимая висевший на шее мешочек. И думала о том, что ей рассказал Фрор.

Может, отец ее вовсе не такой герой, как она считала раньше. И, может, мать ее вовсе не так уж плоха. Может, в людях всегда есть немного хорошего и немного плохого.

Дверь открыла мать. С другой стороны, а кому еще здесь дверь открывать? Как странно, мать совершенно не изменилась за все это время. А ведь сколько всего случилось… Просто добавилась пара седых волос в прическе, и на мгновение Колючка снова почувствовала себя маленькой девочкой, которая храбрится, чтобы никто не увидел, как она на самом деле разозлена и напугана.

— Матушка…

И она попыталась пригладить спутанные космы на небритой половине головы, дергая за серебряные и золотые кольца в свалявшихся волосах. Бесполезно, эти колтуны и топором не расчешешь. Так, по чему же матушка пройдется сначала: по ее нечесаным волосам? Или по отвратительным шрамам на лице? Или по безобразным лохмотьям? Или…

— Хильд!

И лицо ее озарилось радостью, и она так крепко сжала Колючку в объятиях, что та охнула. И матушка отстранила ее и оглядела с головы до ног со счастливой улыбкой, а потом снова прижала к груди.

— Прости, Колючка…

— Хочешь, называй меня Хильд. Если тебе так нравится.