Море Осколков

— А из женщины в героя, — сказал Доздувой, прихватывая Колючку в медвежьи объятия. — Помнишь, как те тровенцы пели про тебя песню на Священной? Дьяволица, что положила десять мужей и спасла Императрицу Юга! Женщина, чье дыхание подобно огню, а взгляд — молнии!

— А хвост — подобен змее! — поддержал Фрор, подмигнув ей здоровым глазом.

— Скоко ни смотрел на твою задницу, — заметил Колл, — хвоста не видел! Ой!

Мать треснула его по голове.

Доздувой все еще посмеивался, вспоминая песню тровенцев:

— А как у них рожи вытянулись, когда поняли, что вот она ты, перед ними сидишь!

— А тогда они стали упрашивать тебя выйти на поединок с ними! — Ральф тоже рассмеялся. — Идиоты…

— Ну, мы ж честно предупреждали, — проворчал Фрор. — Что ты сказала им, Сафрит?

— Что, может, огнем она не плюется, но обжечь может.

— И она надрала им их белые задницы! Одному за другим! И скинула их капитана в реку! — проорал Колл, вспрыгнул на леер и пошел по нему, раскинув руки, как заправский канатоходец.

— Хорошо, что он не потонул — замерзло же все, — заметил Ральф.

День был теплый, но Колючка поежилась:

— Боги, как же холодно было на этой Священной…

Да, река рано замерзла. Сначала льдины хрустели под килем «Южного Ветра», а в неделе пути от Верхних волоков река встала намертво. Так что они вытащили корабль на берег и снова превратили его в дом. И прожили там, сбившись, как стадо в зимней овчарне, два морозных месяца.

Колючка продолжила тренироваться — так же усердно, словно Скифр была тут и выкрикивала команды. А может, даже усерднее. Она дралась с Доздувоем, Фрором, Коллом и Ральфом, и хотя видела, что Бранд внимательно наблюдает за поединками, никогда не обращалась к нему.

Она по-прежнему просыпалась на рассвете — в час, когда ее будила Скифр. А может, даже раньше. Она открывала глаза и сквозь пар собственного дыхания смотрела на него. Он спал, грудь медленно приподнималась дыханием, и ей до смерти хотелось прилечь рядом и прижаться к нему — для тепла. Как они это всегда делали. А вместо этого она усилием воли выпихивала себя в ледяное утро и, сцепив зубы от боли в ноге, бежала по снежной белой пустыне. Эльфий браслет полыхал белым морозным светом на ее запястье, и вокруг не было ни души — только поднималась к белому бескрайнему небу одинокая струйка дыма от их лагерного костра.

Она получила, что хотела. О чем мечтала. Что бы там ни говорили Хуннан и ему подобные, она доказала, что она — воин, заслужила почетное место на ладье Служителя. Воин, о чьих подвигах поют песни. Она отправила в Последнюю дверь дюжину человек. Получила из рук самой могущественной женщины в мире бесценную награду. И вот теперь она пожинала плоды своих побед.

Одиночество. Тысячи и тысячи миль ледяной пустоты вокруг.

Раньше Колючка никогда не тяготилась одиночеством. Ей оно никогда не мешало. И вот теперь она стояла на причале в Торлбю и крепко обнимала Сафрит. И стаскивала с леера Колла, ероша его непослушные волосы, а тот смущенно вырывался. А потом она обняла Ральфа и поцеловала его в лысину. А потом ее объятий не избежали Доздувой с Фрором. Хмурый гигант и ванстерец со шрамом, какими же безобразными, страшными, как волки, казались они в момент встречи! А теперь стали ей как братья.

— Проклятье, я ж скучать по вам буду, ублюдки вы поганые!

— Кто знает? — сказала мать Скейр.

Она все еще лежала среди мешков с припасами, скрестив ноги, — впрочем, в этой позе она провела большую часть пути домой.

— Возможно, наши пути снова пересекутся, и очень скоро.

— Надеюсь, что нет, — тихо, чтоб та не услышала, пробормотала Колючка.

И, оглядев знакомые родные лица, решила попробовать в последний раз:

— Как ты получил этот шрам, Фрор?

Ванстерец открыл было рот, чтобы отмочить очередную шуточку. Он всегда держал какую-нибудь наготове. И тут он поглядел на ее исполосованные шрамами щеки и… задумался. А потом сделал долгий вдох и посмотрел ей прямо в глаза:

— Мне было двенадцать. Гетландцы напали прямо перед рассветом. Из нашей деревни почти всех увели в рабство. Мать сопротивлялась, и ее убили. А я пытался сбежать, и их вожак рубанул меня мечом. Они приняли меня за мертвого, и я остался жив. И со шрамом.

Вот, значит, какова правда. Отвратительная и неприкрашенная. Однако Фрор смотрел на нее… как-то странно. Как-то так смотрел, что волоски у нее на шее встопорщились. Ломким, непослушным голосом она все-таки спросила:

— А кто был их вожак?

— Они называли его Хедланд.

Колючка поглядела на меч у своего пояса. Меч, который принадлежал ее отцу.

— Значит, это тот самый меч. Да?

— У богов свои рецепты.

— Но как? Ты отправился в плавание с гетландцами! Сражался плечом к плечу со мной! Хотя знал, что я — его дочь?

— Ну да. Сражался. И совсем не жалею.

Фрор пожал плечами:

— Месть — она ведь только по кругу водит. От крови к крови. Смерть ждет всех нас. Можно пройти свой путь и вступить на ее луг с грузом ненависти на плечах. И я так и ходил, много лет. Уступишь ненависти — и она тебя отравит.

И он сделал глубокий вдох, а потом длинно выдохнул.

— А можешь перестать ненавидеть. Удачи тебе, Колючка Бату.