Море Осколков

— Нет. Невкусно.

Он только плечами пожал и выскреб остатки. Жалко, что так мало…

— Теперь по-другому заживем — я же прошел испытания! Из похода все богатые вернутся!

— Ага. Перед каждым походом в кузню куча народу заявляется, и все твердят, что вернутся богатыми. А некоторые, между прочим, не возвращаются.

Бранд весело улыбнулся:

— Ну, от меня так просто не избавишься!

— А я и не хочу. Дурак ты, конечно, но у меня ж, кроме тебя, никого нет.

И она вытащила что-то из-за спины и протянула ему. Какой-то сверток из потрепанной и заляпанной кожи.

— Это мне? — спросил он, принимая сверток над исходящими теплом, умирающими углями.

— Пусть сопровождает тебя в походах. И напоминает о доме. О семье. Какой уж ни есть…

— А мне никакой другой семьи и не надо!

А в свертке обнаружился кинжал. С блестящим, полированным стальным клинком. Боевой кинжал — длинный, прямой, с крестовиной в виде переплетенных змей. И с оскаленным драконом на навершии.

Рин выпрямилась: понравился подарок или нет? Волновалась.

— Когда-нибудь я скую тебе меч. Но пока… пока только это.

— Ты сама его выковала?

— Гейден помогла с рукоятью. А клинок — сама.

— Отличная работа, Рин.

Чем больше он рассматривал, тем больше ему нравилось: каждая чешуйка на змеиных спинах видна, и дракон скалит крошечные зубки, а сталь серебром блестит и острая-преострая… До лезвия аж дотронуться страшно. Прямо боязно грязными руками за такую красоту браться.

— Боги, это ж работа мастера, сестренка!..

Она с облегчением откинулась к стене с делано безразличным видом.

— Я тут, похоже, новый способ плавки изобрела. Погорячее, чем прежний. Типа как в глиняном горшке. Кость и уголь, чтоб сплавить сталь с железом, песок и стекло, чтобы вывести примеси и очистить сплав. Но тут вся штука в жаре… да ты не слушаешь меня!

Бранд виновато улыбнулся и пожал плечами:

— Ты ж знаешь — я молотом помахать горазд, а этого вашего волшебства не разумею. Ты в десять раз лучший кузнец, чем я.

— Гейден говорит, что ко мне прикоснулась Та, что Бьет по Наковальне.

— О, Гейден, небось, от счастья все в себя не придет, что я ушел из кузни, а ты стала ее подмастерьем…

— У меня дар.

— Ага, скромности.

— Скромность — удел тех, кому нечем похвастаться.

Он взвесил кинжал в руке — прекрасная балансировка.

— Сестренка, ты воистину госпожа и хозяйка кузни. Лучше подарка я за всю жизнь не видал.

Не то чтоб его подарками заваливали, но все же.

— Эх, жаль, нечем мне отдариться…

Она улеглась на скамью и натянула вытертое до ниток одеяло на ноги:

— Ты и так мне отдал все, что у тебя было…

Он поморщился:

— Не так-то уж много вышло…

— А мне больше и не надо.

И она протянула над угольями свою сильную, мозолистую руку кузнеца, и он взял ее, и они пожали друг другу пальцы.

Бранд откашлялся, глядя в земляной пол:

— Ты как, справишься тут? Пока я, это… в походе буду…

— Я-то? Да я как пловец, которому без кольчуги плавать разрешили, — только вздохну с облегчением!

И она презрительно скривилась, да только Бранда не проведешь — он читал у нее в сердце. Ей всего-то пятнадцать, и он — вся родня, какая у нее есть, и она напугана. А из-за этого он тоже теперь боится. Боится идти в бой. Боится уезжать из родного дома. Боится оставлять ее одну.

— Я вернусь, Рин. Ты и заметить ничего не успеешь, как я дома буду.

— Ага, вернешься с грудой сокровищ…

Он подмигнул:

— О моих подвигах будут петь песни, а еще я приведу дюжину лучших рабов…

— Ну и где они будут спать?

— В большом каменном доме, который я куплю! Рядом с крепостью!

— И у меня будет целая комната для одежды, — пробормотала она, оглаживая кончиками пальцев плетеную стену.

Да уж, хибарка у них так себе, но они и за такую богам признательны. Знавали они времена, когда ночевать приходилось под открытым небом.

Бранд тоже улегся. И поджал колени — потому что иначе ноги с конца лавки свешивались. Вытянулся он. И тоже развернул свой вонючий обрывок одеяла.

И не выдержал:

— Рин. Я, похоже, сегодня что-то не то сделал.

Да уж, не умел он хранить секреты. В особенности от сестренки…

— Что на этот раз?

Он принялся ковыряться пальцем в дырке на несчастном одеяле:

— Я… правду сказал.

— Про что?

— Про кого. Про Колючку Бату.

Рин прикрыла ладонями лицо:

— Да что ж между вами происходит-то…

— В смысле? Да она мне даже не нравится, ты о чем?

— Она никому не нравится. Она как заноза в заднице. Но ты-то зачем к ней лезешь?

— Судьба нас сводит, а не я к ней лезу…

— А ты не пробовал просто развернуться и отойти от нее подальше? Она убила Эдвала. Убила. Он умер, Бранд.

— Я знаю. Я там был и все видел. Но это не убийство. И что мне было делать, ты же у нас умная, скажи, а? Держать рот на замке, как все остальные? Промолчать, чтобы ее камнями раздавили? Нет, мне такой камень на душу не надобен!

И тут понял, что почти кричит, такой в нем бурлил гнев. И уже тише добавил:

— Я не мог поступить иначе.

Они долго смотрели друг на друга и мрачно молчали. Огонь в очаге прогорел, головешка рассыпалась, выпустив сноп искр.

— Почему тебе вечно больше всех надо? Что, больше некому было правду сказать?

— Похоже, что нет.

— Ты всегда был добрым и честным парнем.