Море Осколков

— А я знала, что так все и будет, — горько уронила мать. — С самого начала знала. С тех пор, как ты стала ходить туда на тренировки. С тех пор, как отца принесли мертвым. Я знала, что все так и будет.

У Колючки задергалась щека:

— Отлично. Ты была права. Утешайся этим.

— Утешаться? Чем?! Говорят, тебя камнями раздавят! Мое единственное дитя завалят камнями до смерти!

Разом стало очень-очень холодно. Даже дышать стало трудно. Как будто сверху уже принялись класть камни…

— Кто говорит?

— Да все говорят!

— А отец Ярви? — Служитель оглашал приговор. Служитель говорил от имени закона.

— Не знаю. Мне кажется, нет… Во всяком случае, пока.

Пока нет, значит. Угу, вот он, ее новый предел мечтаний. Колени ослабели, Колючка едва успела ухватиться за решетку. Обычно она не подавала виду, что боится. Храбро смотрела в глаза судьбе. Но Смерть — суровая госпожа, ей трудно смотреть в глаза.

— Пора… — и тюремщица легонько подтолкнула мать.

— Я буду молиться, — пролепетала та. По лицу ее текли слезы. — Я буду молиться Отче Миру за тебя!

Колючке очень хотелось сказать: «Да пошел он куда подальше, твой Отче Мир», но она вовремя сдержалась. Вообще-то она отвернулась от богов, когда отец все-таки погиб — несмотря на все ее горячие молитвы. Но сейчас Колючку могло спасти лишь чудо.

— Мне очень жаль, — пробормотала тюремщица, налегая плечом на дверь.

Та захлопнулась.

— А уж мне-то как жаль… — И Колючка прикрыла глаза, уперевшись лбом в решетку.

И крепко сжала мешочек под грязной рубашкой. В мешочке лежали кости. Отцовские. Кости его пальцев.

«Нам отпущено не так-то много времени, так что не надо тратить его впустую и жалеть себя». Она помнила каждое его слово, каждый совет. Но сейчас она все равно стояла и жалела себя. Потому что разве это справедливо? Разве это честно? С другой стороны, честно, нечестно — Эдвала все равно не вернешь. Ну да, в его смерти не она одна виновата. Но убила-то она. Ее рукав весь залит кровью Эдвала…

Так что… Она убила Эдвала. А теперь они убьют ее.

А за дверью говорили — слышно было плохо, слов не разобрать. Один голос — материн. Мать умоляла, лебезила, плакала. Ей отвечал мужской голос, холодный и спокойный. И что-то сурово выговаривал. Колючка вздрогнула, когда дверь открылась, и шарахнулась в темноту своей камеры.

Через порог шагнул отец Ярви.

Странный он был человек. Мужчина-служитель — нечто удивительное, примерно как женщина-воин. Отец Ярви был старше Колючки всего-то на пару лет, но взгляд выдавал человека пожившего. Так смотрят старики. И рассказывали про него истории одна другой страннее. Что он сидел на Черном престоле, а потом уступил его. Что он поклялся самой страшной клятвой мести. Что убил своего дядю Одема вот этим самым кривым мечом, что всегда носил при себе. А еще говорили, что он хитрее самого Отче Месяца и что доверять ему нельзя. И ссориться — тоже не стоит. А еще в его руках — точнее, в одной руке, другая висела скрюченная, и пальцев там недоставало — была ее жизнь.

— Колючка Бату, — сказал он, — тебя обвиняют в убийстве.

Она сумела лишь кивнуть в ответ. И тяжело, быстро задышала.

— Есть что сказать в ответ?

Наверное, нужно было ответить гордо и дерзко. Посмеяться в лицо Смерти. Говорили, что так умирал ее отец, когда лежал у ног Гром-гиль-Горма и истекал кровью. Но она очень хотела жить. Больше всего на свете.

— Я не хотела его убивать, — выдавила она. — Мастер Хуннан поставил их троих против меня одной. Это не убийство!

— Эдвалу от этого, знаешь ли, ни холодно ни жарко.

Точно. Она сморгнула слезы, ей стало нестерпимо стыдно — какая же она все-таки трусиха. Разве так можно? Но Колючка ничего не могла с этим поделать: ах, если бы только она не пошла на эту проклятую тренировочную площадь, а была приличной девушкой, улыбалась и считала монеты в мужниной казне, как хотела мать. Но что толку в несбыточных мечтаньях…

— Пожалуйста, отец Ярви, дайте мне возможность исправить содеянное!

И она посмотрела в его спокойные, холодные, серо-голубые глаза.

— Я приму любую кару. Любое наказание! Клянусь!

Он насмешливо изогнул бледную бровь:

— Поосторожней с клятвами, Колючка… Каждая клятва подобна тяжелой цепи. Я поклялся отмстить убийцам отца, и теперь эта клятва лежит на мне тяжким бременем. Смотри, ты просишь о таком же тяжком бремени для себя.

— Но оно ж не тяжелее, чем камни, которыми меня хотят завалить? — И Колючка протянула к нему руки — насколько позволяли цепи. — Клянусь Солнцем и Луной. Я отслужу. Сделаю все, что прикажете.

Служитель мрачно оглядел тянущиеся к нему грязные ладони. Мрачно посмотрел ей в глаза, полные слез отчаяния. Медленно склонил голову на сторону, словно купец на торжище. А потом испустил долгий недовольный вздох.

— Ну… ладно.

Повисло молчание. Колючка пыталась понять, что ей только что сказали.

— Вы что же… не завалите меня камнями?

Он помахал у нее перед носом скрюченной рукой, единственный палец проехался туда-сюда перед глазами:

— Мне, знаешь ли, тяжести поднимать несподручно.

И снова умолк. Колючка испугалась подвоха и осторожно спросила:

— Ну так… а приговор? Какой приговор-то?