Мономашич. Мстислав Великий

   — Истинно так, — вступил в разговор перебравшийся из-под Чернигова купец. — Семнадцать годов тому, как приходили поганые. Сельцо моё сожгли, тятьку хворого да матку порубили!

   — Во-во! Это он так на своих, на черниговцев войной шёл, — подзуживал мостник, — а на нас, киян, как давить будет! Перемрём все, как один!

   — Да кто ж его призовёт-то? Кому он надобен?

   — Как — кому? А Путяте Вышатичу, тысяцкому! Он середь бояр первый кровопивец!

   — Да ишшо жидов приваживает, — задребезжал старческий голос. — Будто своих бояр нам мало — так ишшо и энтих нам на шею посадили!

   — Во всём они, жиды, виноваты! Скоро совсем по миру пойдём, — затосковал купец-черниговец.

   — Ой, лишенько! Ой, что деется! — запричитали бабы. — Конец света настаёт!

   — Цыц, дуры! — закричали на них. — И кшыть отсюда! Без вас разберёмся!

   — А чего разбираться-то! — размахивал руками Ратша. — Айда к Путяте! Скажем — не хотит Киев Святославичей!

   — К Путяте! К Путяте!.. Жидов бей! — загомонили в толпе. Разгорячённые люди обрадовались, как дети, найдя себе дело. Одни кинулись по домам за топорами и вилами. Другие хватали что под руку попадётся. Купец-черниговец обернулся мигом, словно жил тут, рядом, притащил охотницкий лёгкий лук. Ратша-мостник поигрывал топором.

   — Не хотим!

   — Сами себе князя промыслим!

Киев поднялся. Похватав дубье и колья, кияне бросились к боярским усадьбам. Нашлись и такие, кто в первую голову мыслил не о Путяте, а о его соседях. Спешили к домам иудеев, бежали к монастырям, ибо многие монахи также промышляли ростовщичеством.

Путята Вышатич был дома, сидел, пил сбитень, когда к его воротам подступила толпа. Услышав неясный шум, кликнул воротника — чего, мол, приключилось.

Вместо воротника к отцу ворвался Мишата. На сыне не было лица.

   — Батюшка! — не своим голосом воскликнул. — Людство шумит!

   — Ну и чего? Чего хотят-то?

   — Тебя им надоть!

   — А боле им ничо не надо?

Но Мишата только помотал головой, отказываясь отвечать. Путята отправился на крыльцо.

Там уже собирались его отроки, торопливо поправляли брони и хмуро косились на боярина. Толпа разразилась грозными криками. В ворота бухнуло несколько камней.

   — Выходь, боярин! — раздавались крики. — Отвечай за свои дела!

   — А ну брысь, холопьи души! — закричал Путята. — Живо по домам, не то поплачете!

Но эти угрозы только распалили толпу. Камни замелькали в воздухе, в ворота тяжело бухнуло бревно. Несколько самых горячих голов — среди них мостник Ратша — карабкались на высокий забор. Камень упал на крыльцо, немного не долетев до Путяты.

   — Бей холопов! — закричал он.

Отроки вскинули луки. Те, кто успел взобраться на забор, рухнули наземь, простреленные. Первые смерти окончательно взбесили народ. В ворота застучали топоры.

Путята юркнул в дом. Навстречу метнулась старуха-жена и невестка, обе с белыми от страха лицами — лезли не только через ворота, несколько отчаянных уже проникли в усадьбу со стороны клетей.

Путята ринулся в свои покои, подхватил меч, завозился с кольчугой. Снаружи рёв толпы всё усиливался. Когда он выскочил на крыльцо, ворота уже были проломаны, и толпа схватилась с боярскими отроками.

Киев бушевал четыре дня. Разошедшиеся кияне уходили дубьём самого Путяту и сына его Мишатку, разграбили двор, подожгли усадьбу. Распалённые пролитой кровью, пошли дальше, грабя сотских и других бояр. Досталось и еврейской общине — улицу запалили с двух сторон, грабили дома, тащили серебро, рухлядь и утварь. Кидали камнями в княжеский терем, кричали угрозы самой княгине и её детям, не слушая увещеваний митрополита.

На пятый день бояре собрали новое посольство и отправили его в Переяславль. «Приходи, князь, в Киев, — сказали послы, — если же не придёшь, то знай, что много зла сдеется. Пограбят не один двор Путяты или сотских и жидов, но пойдут на княгиню Святополкову, на бояр, на монастыри, и ты, князь, дашь Богу ответ, ежели монастыри разграбят».

Больше Мономах не думал. Не к братьям Святославичам — к нему пришёл Киев на поклон. Его, а не следующего по старшинству Давида Черниговского хотели видеть на золотом столе. Время пришло.

7

Олег Новгород-Северский прискакал к брату в Чернигов, едва до него дошли вести о вокняжении Владимира Мономаха. С осени, едва стало ясно, что Святополк хворает и дни его сочтены, Олег пересылался с киевскими боярами, ища сторонников. Лествичное право ещё никто не отменял. И вот оно оказалось нарушено.

Брат Давид встретил Олега в палатах. Он был до того спокоен, что Олег еле сдержался, чтобы с порога не наброситься на него с упрёками.

   — Что это деется, брате? — воскликнул он, едва Святославичи остались одни. — Верно ли я слышал — Мономах на золотом столе?

   — Верно, брат. Киев его кликнул.

   — Киев? Весь?

   — Не весь. Путята мне гонца слал — мол, приходи, займи стол отчий. Я уж собрался, да вдогон другой гонец пришёл — кияне восстали. Я и остановился. Тем более что Мономаха они кликнули.

   — Ох, Давид, Давид, — Олег со стоном тяжело опустился на лавку, обхватил голову руками, — что же ты наделал!

   — А что я? Стану я, что ли, с Мономахом тягаться? Отказался я...