Монады

Попал он в эмиграцию еще ребенком и вполне сжился с местным бытом, породившим такой вот странный интернациональный, вернее, как говаривали в те времена, космополитический тип личности, блуждающей по всему свету и везде чувствующей себя легко, но и как не дома. Впрочем, не всегда с сопутствующими сему, известными по воспоминаниям и эмигрантской литературе трагическими русско-эмигрантскими переживаниями и еще более трагическими последствиями. Правда, из разговоров взрослых девочка знала, что он был подвержен непонятным страшным вспышкам непредсказуемого гнева, в припадке которого мог натворить черт-те что. И сотворял. Русский все-таки человек. Сие встречается часто и в родных пределах, не обинуясь местом и временем пребывания. Гневливые – и все! Ничего не поделаешь.

Его молоденькая жена-китаянка смиренно сносила эти приступы необъяснимой ярости. Только почему-то переходила на вполне неведомый ей русский, тихо повторяя:

– Норимально, норимально.

Он успокаивался. Все действительно опять приходило в норму.

В их роду водилось подобное и подобные. Мужчины и женщины их крови бывали гневливы не в меру. Порой прямо-таки до мгновенной потери всякой сознательности. Но отходчивы. Отходчивы. Правда, девочке не довелось это видеть, а то, с ее-то памятливостью, непременно запомнила бы. Такое запоминается. Но не припоминала. Хотя нет, нет, кое-что припоминалось.

Припоминается и мне. Шум, ор, размахивание руками, красные лица. Летящие в стену предметы. Звон и осколки. Вскакивание и выскакивание вон с криком:

– Все! Все! Ухожу! Больше не вернусь!

– И уходи! Я сам уйду от вас от всех! Сил моих больше нет! – и хлопает дверью. В стороне хлопает другая дверь. Где-то там в глубине и третья, четвертая.

Через час уже сидят с напряженными лицами в просторной и светлой гостиной за столом и молча пьют чай, прихлебывая вытянутой верхней губой из ярко раскрашенного глубокого блюдца или почти прозрачной голубоватой пиалы с какими-то еле различимыми диковинными узорами. Долго молчат. Потом разговариваются.

Бывало. Бывает.

Девочка пристраивалась на его огромных, как крепость, или, скорее, некое подобие сглаженных уступчатых гор, коленях. Прижималась спиной к крупному мягкому телу, чувствуя, как пульсирует внутри таинственная жизнь. Сквозь листву проникает странно будоражащее солнце. Девочка щурилась, заслоняя лицо ладошкой, и еще теснее прижималась к дяде Николаю. Он, наверное, знал о своей скорой неожиданной смерти, думала девочка, оттого и был так тих и нежен. Как-то умиротворенно беспечен.

И вот умер.

Девочка очень переживала.

Нечто сходное она уже испытала однажды. Это случилось в самом малолетстве, когда ей подарили обворожительную американскую куклу. Белокурая, розовощекая, она умела говорить «мама» и «уа-уа», прикрывать томными длинными жесткими ресницами блестящие фарфоровые глаза. Для девочки не было ничего ее дороже.

И вот – упала и разбилась! Вдребезги! Ее фаянсовая головка разлетелась на немыслимое множество частей, являя из себя невообразимую кашу острых осколков. Это было ужасно! Истинно, что трагедия! Утешить девочку было невозможно.

Именно тогда девочка поняла всю хрупкость преходящей жизни. Насколько это может понять ребенок. Она могла.

– Ну-ну, – покачивала головой мать.

А девочка подумала, что когда все взрослые умрут, то никто уже и не вспомнит на земле милого дядю Николая. Никто! Уйдут, – думала она. Исчезнут. И он тоже вместе с ними окончательно исчезнет с этой земли – такой большой и веселый. Девочка твердо решила помнить его, чтобы хоть один человек на свете сохранял память о нем. И вот действительно помнила.

* * *

Еще девочке припоминалось, как начались какие-то сухие хлопки. Беспрерывные, постепенно приближающиеся. Они слышались, шли, надвигались со всех сторон. Это было знаменитое нашествие японцев.

Объявившиеся на их тихой улице солдатики ловко становились на одно колено и вытягивали вперед черные палки. Ну, понятно, то были ружья. На их головах размещались огромные зеленые каски, обтянутые зеленой же маскировочной сеткой крупного плетения. Девочке солдаты представлялись заводными механическими куклами с огромными этими самыми зелеными головами.

Ясно дело, продвинутому современному ребенку подобное представилось бы нашествием столь популярных ныне инопланетян. Но и больше-зелено-головые заводные куклы – тоже неслабо. Неслабо.

Мать снова покачивала головой.

Но больше всего, конечно, девочке были памятны новогодние празднества, начинавшиеся с традиционных приветствий небогатых обитателей небогатых китайских кварталов из родни ее няньки и повара: Кунг-фа-спой (Желаю вам больших денег!). В ответ все скромно склоняли головы и благодарно улыбались. А и вправду большие деньги не помешали бы. Не помешали бы и малые. Да вот что-то не случалось.