Монады

Поминался и личный опыт столкновения со всякого рода проявлением национальных эмоций. А где их нет? Да еще в периоды почти катастрофических пертурбаций?! Многое говорилось справедливого и несправедливого о справедливом, явном и еще сокрытом, имеющем быть в недалеком будущем. В общем, народ-то у нас умный, начитанный, въедливый, наученный на собственном горьком опыте всего подобного и многого другого специфического, почти нигде не воспроизводимого. Ой, прости нас Господи!

Но меня в этом всем волновала одна проблема. Она вряд ли может быть темой всенародного обсуждения. Но коли собравшиеся назвали себя интеллектуалами (есть такие!), так и есть проблема – позиция интеллектуала в подобных событиях. То есть, если выразиться более наукообразно, точка его локации. Дело в том, что интеллектуал – это не просто умное и образованное социальное существо. Умных и образованных полно. И поумнее нас найдутся. Какой-нибудь Леонтьев на телевидении что – разве глупый? Нет, далеко не глупый. Премного даже умный и образованный. А Павловский – умница! И прочие. И прочие. Но интеллектуал (пусть в моем, скажем, конкретном виде и образе он выйдет что и поглупее вышеназванных) – это не просто умная и образованная человеческая личность, но некое такое специально выведенное существо для проверки и испытания на прочность всевозможных властных мифов и дискурсов. Как, скажем, собака, натасканная на наркотики. В этой должности нет никакой ущербности и никаких преимуществ перед другими. Просто должно быть понятие добровольно принятого на себя служения, культурная вменяемость и соответствующие нормы профессиональной или, вернее, корпоративной этики, если такая существует и может существовать в наше время. И, скажем, переход на службу во власть или добровольное служение ей (не будем судить, хорошо это или плохо, во многом оно зависит еще от сути самой власти), при всей твоей неземной образованности и бесподобном уме выводит тебя за страту интеллектуалов. Их судьба – испытывать социокультурные проекты. А ты уже подрядился обслуживать какой-то один из них. Опять-таки, повторюсь, в этом нет какой-то принципиальной преимущественности, но только чистота понимания своей позиции и, соответственно, цены твоего высказывания на свободном рынке идей и оценок. Естественно, подобным образом описанная позиция и жизненная стратегия вполне нелегка и подбирает себе личностей с подходящей психосоматикой. В смысле, могущих переносить подобное странное и, признаемся, в эмоциональном и порой в простом житейском отношении нелегкое положение, приводящее порой к почти тотальному одиночеству в окружающем социуме. Посему естественен и часто реализуем соблазн интеллектуалов (поход во власть мы уже поминали) встать на баррикады или даже уйти в террористическое подполье вместе с обиженными и угнетенными, столь честно и ревностно досель защищаемыми от давления и террора власти. Этот отчасти понимаемый и даже извиняемый жест является попыткой преодоления тотального одиночества, а порой и отчаяния. Но, согласно все той же удручающе холодной и почти нечеловеческой логике нашего предыдущего рассуждения – измена чистоте позиции. То есть попытка участвовать в реализации одного из социокультурных проектов, который, как и все другие, уже до момента своей реализации, несет в себе бациллу тотальности и насилия, что оценивать и упреждать и есть миссия интеллектуала. Это все с некоторыми сомнениями и в явном смущении (если – как, впрочем, и всегда – не с внутренним смятением) я высказал милым и воодушевленным участникам украинской революции. То есть…

Или, вернее… Собственно, не… Ой, совсем я запутался с вами.

Вспоминается рассказ, весьма популярный во времена моего детства. Назывался он «Честное слово». Некий мальчик, играя с сотоварищами, был поставлен своим как бы начальником сторожить некий будто бы склад, пока не будет получено разрешение покинуть пост. Друзья убежали и, наигравшись, разошлись по домам. А про своего часового и позабыли. Уже вечер. Темнота. Безлюдие. А мальчик-то маленький и беззащитный. Редкие жалостливые прохожие, узнав, в чем дело, уговаривают нашего упрямца идти домой. А он не может. Он честное слово дал. Он рыцарь своего бессмысленного честного слова. А может, и осмысленного. Он стоит на посту. А кто его поставил – ищи теперь, свищи.

РАЗНЫЕ ИСТОРИИ

Когда же события из актуальных превращаются в исторические, подлежащие спокойной рефлексии, а не моментальному вскипанию чувств и следом инстинктивно вздымающейся в волнении груди и объявлению легкой прозрачной влаги, бегущей из глаза по впадинам лица – татары, 1812, 1945 год? Совсем еще недавно мы жили, так сказать, в вечности, когда одинаково горючей слезой плакали над кончиной злосчастного Пушкина и недавней смертью своей матери. Конечно, история – вещь охлаждающая. Особенно в наше время, когда длина исторической памяти измеряется не столетиями, а уже десятилетиями.

Помните весьма горький анекдот – в автобусе пожилой человек стоит над сидящим юношей и справедливо ему выговаривает: