Монады

Возникало некоторое напряжение явного противостояния, никоим образом не отражавшееся на бронзовом недрогнувшем лице солдата. Посторонние с тревогой следили необычайную картину почти театрально-драматургического конфликта. Невозмутимый взгляд солдата по-прежнему был направлен куда-то вдаль, ровно перед собой. Прохожие старались не попадать в поле его зрения.

Левый вскидывался, неосторожным движением задевал высоко возвышавшееся острие штыка и бесшумно лопался. Как воздушный шарик. Покачавшись, словно в сомнении, без видимых на то причин, медленно исчезал и его оппонент. Ну, это для нас невидимых. А так-то, для знающих – все видимо и прозрачно насквозь.

Часовой по-прежнему стоял, неподвижно и легко улыбаясь.

Девочка замирала. И тут она обнаруживала у самых ног солдата полупрозрачного алебастрового ощерившегося львенка. Вернее, не львенка, а именно что льва. Но столь малого размера, что различить его могла только девочка. Вроде бы его до того не было. Не было и после. Он образовался, как бы кристаллизовался бесшумным итогом бесшумного же противостояния духов. Выпал как капля. Скорее всего он был вовсе и не алебастровый? А какой же? Да кто же может просчитать и определить подобное в подобных неординарных обстоятельствах.

Весь покрытый всевозможными завитушками, он выглядел не устрашающе, а как-то даже благодушно. Он был союзником девочки. Она незаметно благодарно кивнула ему. Он отвечал ей. Застывший японец глядел вдаль поверх всего.

Прохожие бросали на японского часового быстрый взгляд и, будто бы не замечая, не обнаруживая ничего неподобающего, боязливо поспешали мимо.

Все это освещалось огромным низким красноватым солнцем поздней осени и обволакивалось смутным чарующим воздухом Срединного китайского царства, однако в момент его неимоверной слабости. Почти умирания. Оттого, правда, очарование только возрастало.

Именно так и припоминалось. Так ведь девочка еще! Мать снова поднимала на нее глаза и быстро отводила взгляд.

* * *

В другой уже, яркий солнечный день, перебегая по деревянному покачивающемуся мостику тихо светящуюся прозрачную неширокую речку Уйхей, перебирая редкие резные столбики ее ограждения, девочка случайно:

Хотя отчего же случайно? Кто знает – может, и не совсем случайно. Может, даже и вполне умышленно.

Бывали, бывали в ее жизни разнообразные поступки, происшествия и приключения, наталкивающие на соображения и подозрения подобного рода. Так, к примеру, неподвижно сидя на внутренней лестнице их большого колониального дома, она пристально взирала на косо сходивший вниз уступчатый потолок верхнего лестничного проема. Взирала долго и упорно. Упорно и долго.

Уже теряя сознание, падая в обморок, она почти довольно улыбалась. Вернее, удовлетворенно. Бедная нянька, обнаруживавшая ее лежащей на ступеньках, приходила в ужас:

– Госпоза! Госпоза! – взывала она тоненьким детским голоском.

Мать прибегала, подхватывала девочку и уносила в спальню.

Это происходило многократно.

Мать начала даже подозревать ее в некой предумышленности. И была недалека от истины.

Так вот, девочка стремительно скользнула в достаточно широкий промежуток, проем между помянутыми деревянными столбиками и рухнула вниз. Даже не рухнула, а именно что скользнула. Не было ни всплеска, ни разлетающихся капель. Необыкновенное спокойствие и тишина.

Да, да, вполне возможно, что сделано все это было действительно с умыслом. По собственному прихотливому желанию. А желания и поступки ее, как уже ясно, были порой весьма, что называется, непредсказуемы. Но дитя ведь! Во всяком случае, родители впоследствии не раз в ее же присутствии, быстро оглядываясь, эдаким пониженным голосом и с некими тревожными интонациями пересказывали знакомым сей странный случай. Что они имели в виду? Поминали и ее непонятные, регулярно повторяющиеся обмороки. Присутствовал ли при том медицинский работник, кому осмысленно и с пользой могли быть адресованы эти подробности? Или просто так, для выхода постоянно присутствовавшей тревоги, кстати, оправдавшейся чуть позже самым непредвиденным образом. Но об этом, именно что, позже. Попозже.

Девочка слушала их рассказы, отворачивалась и улыбалась. Чему улыбалась?

А тогда в полупрозрачных летних одеяниях, не поспешая и ничего не подозревая, взрослые по-воскресному наряженной группой шествовали сзади. На матери было легкое белое облегающее платье еще довоенного покроя 30-х годов. А время-то – уж середина века. Уже конец 50-х. Уже и война давно окончилась! Увы, новости и мода из Европы достигали здешних удаленных мест, понятно, что со значительным опозданием. Неимоверно далеко ведь при тогдашних небыстрых средствах передвижения и, соответственно, передвижения информации.