Монады

Так вот, вместе с вами я гневно отвергаю эти жалкие и лукавые попытки уйти от ответственности и списать все на что угодно – на советский строй.

– Я страдал! меня преследовали!

– Это как же это тебя бедненького преследовали?

– Да вот, понимаешь, из романа пришлось выкинуть очень важную главу!

– А зачем же это?

– А чтобы роман спасти, напечатать.

– Так может, это как раз и значит, погубить роман?

– Я что-то тебя не понимаю! Ведь это же – ужасное, страшное преследование! Меня почти уничтожить хотели! Замолчать! Не печатать!

– Понятно, понятно, только не нервничайте. Преследовали, преследовали вас. Почти уничтожили, почти убили! Почти расстреляли, почти посадили, почти премии лишили! Что? Не лишили? Понятно, куда им было деться-то, как они могли не дать Вам премии-то? А в остальном почти убили!

А семья разве же не губит человека?! А знакомые и друзья – они уж точно, самые страшные врага человека! – Нет, мы с гневом отвергаем все эти претензии к кому-либо, кроме себя!

Но в моем случае все это – правда. В моем случае все же придётся принять все это во внимание. Вы же видите, что я отлично понимаю все эти отговорки и уловки. И будь в моем случае подобное, я бы тоже вместе с вами гневно бы отверг подобное. Но в моем случае, все отлично понимая про других, по внешности вроде бы и сходных, я вижу принципиальное отличие и принимаю как объяснение и оправдание. И вы, вы тоже примете. А куда вам деться-то! Как миленькие примете! Поскольку это все – действительная, полная горечи и истинного человеческого страдания правда, данная мне, может быть единственному в своей действительности и откровенности, чтобы явить остальным, что даже подобное не служит и никогда не может послужить оправданию. Ну, в данном случае, конечно, не вашему, а высшему, небесному и метафизическому оправданию. Однако же, представьте себе недокормленное, даже объеденное, обглоданное, обкусанное годами войны, расстрелами несчастных родственников, ссылками, болезнями, смертями, довоенным, военным и послевоенным голодом, дитя лежит в двух, ну, трех, четырех, ну, пяти шагах от смерти. Я даже бы сказал: Смерти!