Монады

– А от кого узнаю-то?

– От кого нужно, от того и узнаете!

– А что же делать?

– Да уж там вам скажут все, что надо. Уж не забудут.

Вот так. А залитый нижний сосед пытается спросить даже и долларами. Ну, конечно, так и дал я ему доллар! Он мне сам нужен. Я вот наоборот, подожду, пока рубль упадет и верну ему его 1 тыс. стоимостью уже в какие-нибудь 500 руб., то есть, вернее, я верну ему именно 1000, но по причине половинной, т. е. стопроцентной инфляции это будет как прошлые 500, а нынешние 1000 будут уже как прошлые 2000, вернее, нынешние 2000 будут как будущие 1000 – так и отдал я ему нынешние 2000! Да у меня их и нет! Это, конечно, мне может принести неприятности по суду, но, отнюдь не вашему, жалкому и самозваному, а настоящему с последующими милициями, камерами, отсидками, поражениями в правах, невыездной анкетой, искалеченной жизнью, то есть заново искалеченной наряду с уже нынешней искалеченной. Хотя вот, если искалеченное искалечить, может оно нормальным как раз и выйдет? А? Может, это как раз и есть то самое чаемое избавление, спасение и естественное ускальзывание и от обузы вашего суда, скроенного как раз по форме и контурам моего прошлого искривления? Нет, это было бы слишком хорошо. Я просто взял неправильную математическую аналогию. Искривления надо складывать – тогда получается такое двойное искривление, уж черт-те какое искривление. Или вовсе – возводить в степень. Тогда получится нечто и вовсе несусветное, по своей несусветности и непомыслимости его конфигурации, тоже не подпадающее под достаточно простенькую конфигурацию искривленности вашей юрисдикции. Но тогда я подпаду уж под такой суд, что лучше оставаться в пределах вашего. Что и вам не посоветую. Лучше уж оставайтесь в пределах своей кривизны и кривоты. Да и я остаюсь у вас. Я остаюсь с вами.

Так кто же ответит мне по поводу моих убиенных родственников? Уж коли я остаюсь с вами, уважаемый суд, так вам и отвечать по праву правонаследования, перешедшего вместе со мной от того суда к вашему. Может быть вы ответите? Нет, молчите. Да и что вы можете ответить раздвоенной, разрушенной, разведенной со своими родственниками и через то со многим человеческим вообще, душе? Только снисходительным и высокомерным помалчиванием. Это мы и сами можем! Это мы могем и без вас и по поводу вас сами. Что неприятно? Страшно? Хотя, отчего это вдруг вам может статься страшно от каких-то смутных и полностью неисполнимых угроз некоего субъекта, самого, к тому же, находящегося в вашей власти. Нет, вам не страшно. Я это вижу. И от этого страшно мне. Хотя, собственно, отчего это мне должно быть страшно. Кто вы? Что за такая есть ваша власть? От кого она, если не от меня самого, согласившегося на предложение коварного Кузьмина. Как согласился – так же могуи отказаться! Ан, нет, обратного хода не предусмотрено! Это окончательно и бесповоротно, и, как видится, обжалованию не подлежит. И вы это знаете. И вы улыбаетесь. И я улыбаюсь вслед вам, но несколько жалко и затравленно.