Монады

И что бы вы думали? Судьбе было недостаточно и этого, всего вышеописанного не заслуженного мной испытания, обрушенного на нас несправедливым временем (а когда время бывает справедливым? вернее, воспринимается как справедливое? или как частично справедливое? в то время, как оно само, конечно же, справедливо, вернее, оно вне этих очень уж человеческих определений, да к тому же, если и вчитывать в него или вычитывать какие-либо осмысленные потенции или чьи-либо осмысленные манипуляции им, то манипуляции эти производятся уж такими сущностями, такой рукой, что и вовсе не подлежит нашим суждениям добра и зла! Вернее, сама нам и поставляет их и знает, что делает, знает нашу и всеобщую меру и меру переносимости – вот!). Вдобавок к этому, мы были, не оказались во время войны, но было задолго до нее, даже столетиями до нее и во время других всяческих войн и исторических перипетий, царей, как местных, так и прочих, под кем и где приходилося жить в других местах, правда, нисколько на этом основании не уничижавших и не уничтожавших нас, были мы все этническими немцами на территории страны, ныне вступившей в глобальный конфликт с немцами и, практически, со всем немецким вовне и внутри себя. Все наши родственники, как и мы вышедшие из Западной Пруссии, а конкретнее – из Кёнигсберга (ныне, если не знаете – Калининград), где, возможно, два века назад бродили по заученному пути вместе с великим Кантом, но в своем вековом продвижении не дошедшие далее западных районов России, в отличие от моих прародителей, добравшихся еще до революции до Москвы и там осевших, были они все, эти бедненькие мои родственники, расстреляны в первые же дни конфликта как немецкие шпионы. К кому же теперь прикажете возносить мне свои вопли, вопрошания и восклицания? К кому вздымать руки? В общем-то ясно, к кому! Но кто же ответит мне, где теперь добрая и румяная моя тетушка Эльза? Дедушка Фридрих с белой окладистой бородой, с какой он навечно остался на старой пожелтевшей малюсенькой фотографии в возрасте 65 лет?! А мой голубоглазый полноватый кузен Фриц? А дядюшки Карл, Георг Эммануил и отличнейший спортсмен, по рассказам знакомых и старым глупым вырезкам из энтузиастических годов предвоенной эйфории, самый главный дядюшка нашего семейства, гордость семейного клана, Александр! Где вы теперь все, родные мои?! – восклицал я тогда тоненьким и дрожащим детским голоском вослед моей матери, не очень-то, по малости лет, и вникая в содержание этих восклицаний. Но это не может быть инкриминировано мне как бесчувственность и беспринципность по тогдашнему моему малолетству. И как раз наоборот, может быть, даже и занесено в некое положительное досье (если имеется такое, т. е., конечно же, имеется досье, но я имею в виду – имеется ли положительное – в этом я глубоко сомневаюсь) как свидетельство моей моментальной отзывчивости и сострадательности. Но вот и теперь, до сих пор еще могу я с горечью вопрошать и вопрошаю: Где вы теперь? Кто в ответе за ваши безвременно оборвавшиеся жизни? Да и вообще, кто в ответе за миллионы сгинувших и погибших на наших безумных пределах в пределах моей, не то что бы даже и мафусаиловой жизни? Сгинувшее советское правительство и тучи яростных созданий, его поддерживавших, пособлявших ему и до сих пор бродящие с безумием в глазах и душах в пределах их не узнающей и ими не узнаваемой полностью поменявшейся шестой частью суши? Нынешние ли беспамятные коммунисты? Великая или невеликая Германия, мать ее ети? Мондиальное мировое правительство? Атлантисты ли водянистые и с холодной экспансионистской волей? Лидеры жидо-масонского или национал-патриотического заговора? Московская ли мэрия? А может, префект юго-западного округа, куда входит, вливается и в то же в самое время отделяется, живет отдельно, возвышенно и незадействованно, мое небесное Беляево?! А может, правление моего кооператива, а? Может, оно – скорее всего оно! Это скрытные и загадочно вечно спешащие, не отвечающие на вопросы, отмахивающиеся на бегу тетки:

– Зайдите вечером в правление!

– Да я вчера заходил, там было закрыто.

– Зайдите сегодня, только не сейчас, сейчас я занята, не видите разве?

– Вечером я не могу?

Ну, не знаю, вам это нужно, или мне. Вас много, не могу же я сама за каждым бегать.

– А что же делать?

– Не знаю. Думайте.

Да, они, то есть оно, правление, ничего и не ответит. Нет, конечно ответит кое-что. Скажет, например, что коммунальная плата с этого квартала повысилась на 22 руб., или на 24 руб. 43 коп., или сразу на 78 руб., или, в неожиданно счастливом варианте, только на 55 коп. Что нехорошо было мне заливать нижележащую квартиру. Да уж чего хорошего? Я и сам знаю, что хорошо, что нехорошо. Не маленький небось. Вам нехорошо, а мне вот очень даже и хорошо. Да вот они, тетки, грозно посмотрят на эдакого нахала и скажут, вроде вас вот, таким же непререкаемым голосом, что с меня за это спросят и спросят по всей строгости, спросят рублем, и не здесь, а там, где нужно.

– А где нужно?

– А вот узнаете, где нужно?

– А когда узнаю?

– А вот когда нужно, тогда и узнаете.