Монады

Совсем недавно, вернее, уже очень, очень давно, где-то по зиме, поздней зиме, или, вру, по ранней весне (уж и не важно), но года два-три назад, когда нами правил совсем еще другой президент, но уже все-таки нашей прежней, даже вечной России, произошло вот что. Известный московский поэт, издатель и, можно сказать, лидер, один из лидеров (чтобы не обидеть никого иного, позабытого и упущенного по моему старческому незнанию, неразумению) набежавшей, наросшей толстым слоем уже после меня дикой и неукротимой, в определенном смысле, нынешней боевой литературной молодежи, Дмитрий Владимирович Кузьмин предложил мне устроить надо мной же литературный суд. Ну, не знаю, может быть в ряду других судилищ, которые, правда, по причине их ласковости и приятности так и называться-то не могущие. Что ко мне не относится. Не относится. Вы увидите в дальнейшем, почему. Скорее всего это выглядело как исключительная мера по пресечению именно моей наглой и коварной деятельности, подсудной и раздражающей. Я по деликатности как-топостеснялся порасспросить об обстоятельствах и возможных последствиях подобного мероприятия и по дурной своей привычке ввязываться в культурные авантюры, сразу же и согласился. Но тут же сразу и чуть-чуть испугался. Так, легонько, совсем еле-еле, незаметненько. Думаю, что незаметненько. Во всяком случае, на благостном лице Кузьмина я не обнаружил никакого неожиданного для него постороннего знания обо мне. Ни малейшего следа подобного. Естественно, это можно было бы отнести на счет малого моего знакомство с особенностями его мимики и опытности и выдержки.

А они нынче выдержанные. Выдержанные. Ой, как выдержанные Я вот знал, вернее, даже и знаю одного. Но все-таки он человек молодой, чтобы быть уж так[им] искушенным во [пропущено — Ред.] я знаю его давно, и раньше он был как все – ну, простак и простак. Вернее, я не совсем уверен, что знал именно его. Но все-таки. А нынче встречаю его с мобильным телефоном в окружении трех-четырех безразличных, прекрасно выдержанных молодых людей, незаметно и сдержанно оглядывающихся, одетых во все безукоризненно же черное, кроме, естественно, невыносимо белых рубашек. Да и при черных же галстуках. И все, действительно, удивительно выдержаны. Головы так в сторонку отвернули, чтобы не смущать своим великолепием, но сами искоса поглядывают. Очень выдержанные. А знакомец мой все время улыбается. А раньше был все больше озабочен, нервен и интеллектуально порывист. Так встретит, хватает за пуговицу и говорит, говорит, говорит. Хотя, как я уже помянул, возможно, это был совсем дажe и не он. Действительно, был до чрезвычайности озабоченный, нервный и интеллектуально продвинут. Да и какой он, по правде сказать, мне приятель – просто сын моих дальних родственников. Молодой и выдержанный.

Но к Кузьмину все это не относится. Хотя, конечно, он тоже молодой человек и, соответственно, выдержанный. То есть, гораздо выдержaннее меня. Вполне искушенный во владении своим лицом и нервами. Однако же, я не совсем прав. И нынче попадаются такие же неискушенные и искренние. Но попадаются и достаточно искушенные и коварные из совсем еще молодых. Вот. Прямо и не знаю, к какой категории его отнести. Хотя, конечно, простодушия от него ожидать особенно не приходится.

Вот, к примеру, не так давно по случайной причине зашел я в совсем не свойственный мне достаточно дорогой ресторан. Я сидел, не спеша оглядываясь по сторонам, не очень, правда, открыто и демонстративно. Все было в пределах некоего, мной трудно определяемoго, приличия и моды. Всюду зеркала, какие-то причуды и штучки по углам и стенам, но не то, чтобы уж наглые и шокирующие. Незаметно приблизившийся со спины официант кошачьим движеньем худощавой руки затеплил свечку, погруженную в нечто матово-голубовато светящееся посреди стола. Мягко положив передо мной меню в кожаной тиснёной обложке, спросил:

– Что пить будем?

– А что есть?

– Все есть. – Несколько досадливо даже заметил он.

– Пиво есть разливное?

– Есть… – и последовал достаточно [длинный]список.

– Ну, пятую Балтику.

– Хорошо. – Он холодно глянул на меня и исчез.

Однако вернемся все-таки к Кузьмину. Быстро и подозрительно глянул на него снизу и исподлобья, я все-таки гораздо ниже его буду. Во мне где-то 172–173 см, а он на все 180 потянет. Но это так, для достоверности описываемой ситуации. Хотя, конечно, все чудовищно, чудовищно недостоверно.

Так вот, мелкий мой вышеупомянутый страх и поспешность выявились только в несколько неестественно-поспешном ласковом, но уже запоздалом заискивающем выспрашивании:

– А как это будет?

– Ну, обычный суд, по обычным правилам.

– Обычный?

– Да, обычный литературный суд.

– Литературный?

– Да, обычный литературный.

– Понятно. Что, и обвинитель будет? – с некой особой интонацией, стараясь не выдать дрожания голоса, спросил я, не глядя собеседнику в лицо.

– Ну, это без проблем! Их сколько угодно! – мгновенно, без малейшей паузы на обдумывание, казалось бы, столь специфического вопроса и с рассчитанной на мгновенное доброжелательное понимание улыбкой отвечал милый Кузьмин.