Молодые львы

Кристиан выхватил нож, одной рукой прижал коменданта к стене и быстро перерезал ему горло. Хлынула кровь. Вытерев руку о китель коменданта, Кристиан отпустил его. Безжизненное тело упало на землю. Кристиан обернулся, чтобы посмотреть, следит ли за ним одноглазый. Но тот уже ушел, убедившись в беспочвенности своих подозрений.

Кристиан вздохнул, не выпуская ножа из руки, вновь поднялся по ступеням к двери в административный корпус и прошел в кабинет коменданта. Тут и там ему попадались трупы, в комнатах освобожденные узники переворачивали столы и разбрасывали бумаги.

В кабинете коменданта он застал четверых. Дверь в чулан была открыта. Полуголый человек лежал там, где его оставил Кристиан. Бывшие заключенные по очереди прикладывались к графинчику с коньяком, стоявшему на столе коменданта. Когда графинчик опустел, один из них сбросил со стены альпийский пейзаж.

На Кристиана никто внимания не обращал. Он наклонился, достал из-под дивана свой автомат.

Мимо бесцельно слоняющихся в вестибюле людей Кристиан направился к выходу. Многие уже успели вооружиться, поэтому Кристиан спокойно нес свой «шмайсер» в руках. Шел он медленно, стараясь все время оставаться в гуще людей, не выделяясь из толпы. Ему не хотелось, чтобы какой-нибудь востроглазый лагерник заметил, что волосы у него длиннее, чем у всех, да и на дистрофика он никак не тянет.

Кристиан добрался до ворот. Охранник средних лет, который встретил его и пропустил в лагерь, распластался на колючей проволоке, на его мертвом лице застыло некое подобие улыбки. У ворот толпились заключенные, но лишь несколько человек вышли за территорию лагеря. Словно на этот день они уже сделали все, что могли. Освобождение из бараков полностью реализовало их представление о свободе. Они стояли у ворот, смотрели на зеленые поля, на дорогу, по которой должны были прийти американцы и сказать им, что делать дальше. А может, слишком сильные чувства связывали их с этим местом, и теперь, в момент избавления от оков, сковывавших не только тело, но и разум, они не находили в себе сил покинуть лагерь, чувствовали, что должны остаться и еще раз, уже по собственной воле, тщательно изучить этот клочок земли, обнесенный колючей проволокой, где они страдали и где дали волю мести.

Кристиан протолкался через заключенных, столпившихся у тела мертвого фольксштурмовца, и с автоматом в руках зашагал по дороге навстречу американцам. Он не решился идти в противоположную сторону, в глубь Германии, опасаясь, что кто-то из заключенных это заметит и натравит на него толпу.

Шел Кристиан быстро, слегка прихрамывая, дышал глубоко, чтобы свежий весенний воздух очистил легкие от лагерной вони. Он очень устал, но не сбавлял шага. И лишь когда лагерь скрылся из виду, свернул с дороги. По зеленым полям он обогнул лагерь, добрался до леса. На деревьях уже набухли почки, ноздри щекотал запах сосны, на земле расцвели маленькие розовые и лиловые лесные цветы. Впереди он увидел дорогу, пустынную, залитую солнцем. Но усталость каменной плитой придавливала к земле. Идти дальше он не мог. Кристиан снял провонявшую потом и хлоркой одежду заключенного, свернул ее в узел и бросил под куст. Потом лег, положив голову на большой корень сосны, поскольку другой подушки не нашлось. Молодая травка, пробившаяся сквозь опавшую листву и хвою, была такой зеленой и свежей. Над его головой две птички что-то пели друг другу, а когда они перепрыгивали с ветки на ветку, между ними трепыхалось сине-золотое небо. Кристиан вздохнул, вытянулся и мгновенно уснул.

Глава 38

Подъехав к открытым воротам, солдаты в грузовиках как-то притихли. Одного запаха хватило, чтобы свести на нет все разговоры, а тут еще они увидели распростертые тела, лежащие у ворот и за колючей проволокой. Огромная, медленно движущаяся толпа людей-скелетов в полосатых лохмотьях окружила грузовики и джип капитана Грина.

Эти люди вели себя очень тихо. Многие плакали, многие пытались улыбнуться, хотя выражение их похожих на черепа лиц с глубоко запавшими глазами нисколько не менялось в зависимости от того, плакал человек или смеялся. Эти люди слишком глубоко погрузились в пучину трагедии, лишившись возможности выражать свои эмоции доступными человеку средствами. Отчаяние сквозило лишь во взгляде, как у загнанного в угол животного. Об обычной человеческой мимике, выражающей радость, печаль, счастье, речи не было. И когда Майкл смотрел на эти застывшие лица-маски, только интуиция могла подсказать ему, улыбается или плачет человек, на которого упал его взгляд.

Лагерники даже не пытались говорить. Они просто все трогали: металл грузовиков, одежду солдат, приклады карабинов, – словно через эти прикосновения начинали осознавать, что для них начинается новая жизнь.

Грин оставил грузовики там, где они остановились, выставил часовых и в окружении толпы повел роту в лагерь.