– Если хочешь знать, – доверительно прошептал Павон, – я уверен, что Никки говорит абсолютную правду насчет своего ледового маршрута. – Он хохотнул, но тут же его голос стал серьезным. – Что у тебя на уме, Майкл?
– Я хочу попросить об одном одолжении. – Майкл замялся. «Опять двадцать пять, – раздраженно подумал он, – ну почему я всегда должен принимать решения?» – Я хочу, чтобы меня перевели в боевую часть.
Какое-то время Павон молчал.
– С чего бы это? Увлекся самокопанием?
– Возможно, – после паузы ответил Майкл. – Возможно. Церковь, в которую мы заходили сегодня, эти канадцы… Не знаю. Я начал вспоминать, ради чего пошел на войну.
– Ты знаешь, ради чего пошел на войну? – сухо рассмеялся Павон. – Счастливчик. – Десять шагов они прошли молча. – В возрасте Никки я пережил самые худшие мгновения в своей жизни… Спасибо одной женщине, – неожиданно произнес Павон.
Майкл кусал губы, его раздражала бесцеремонность, с какой Павон отмахнулся от его проблем.
– Сегодня ночью, лежа в окопе во время воздушного налета, я в который уж раз прокручивал все это в памяти, – продолжал Павон. – Мне было девятнадцать, и я управлял водевильным театром в Нью-Йорке. Зарабатывал триста долларов в неделю, снял для своей девушки квартиру в южной части Центрального парка. Девушка была такой красивой… – По голосу Павона, переполненному воспоминаниями и страстью, чувствовалось, что девушка действительно была красивой. – Я просто сходил по ней с ума. Тратил на нее все деньги, мог думать только о ней. Когда тебе девятнадцать, а внешность оставляет желать лучшего, любовь способна полностью ослепить тебя. Ты в упор не видишь того, что становится ясным с первого взгляда любому лифтеру или горничной. У моей девушки была подруга родом из Миннеаполиса, которая работала в том же ночном клубе. Я почти каждый вечер приглашал их на ужин. Они смеялись над моими шутками, внимали каждому моему слову, делали мне маленькие подарки. Короче, благодаря им я чувствовал себя настоящим мужчиной. Они тревожились о том, что я слишком много курю и пью слишком много виски. В их компании я просто раздувался от гордости, мне уже казалось, что величием я не уступаю президенту США. В девятнадцать лет я полагал себя уникумом, редким алмазом, найденным в земле Манхэттена. А потом я случайно вернулся домой не вечером, а вскоре после полудня и застал их в постели. – Павон остановился, задумчиво натянул обвисший брезент на стоящем под деревом бронетранспортере. – И мне уже до самой смерти не забыть, как они посмотрели на меня в тот момент, когда я вошел в спальню. Эти холодные, презрительные взгляды… А потом моя девушка захихикала. И я сразу подумал: «Она смеется надо мной, потому что я – итальяшка». Тогда я набросился на них. Бил, пока поднималась рука. Они старались убежать, но не открывали рта. Они не кричали, не молили о пощаде, молча бегали от меня по квартире, падали, поднимались, снова убегали, голые и молчаливые, пока я не ушел. Выйдя на улицу, я нисколько не сомневался: весь город знает о том, что я дурак, что мужчина из меня никакой… Я не мог этого вынести. Прямиком направился в контору «Френч лайн» и взял билет на пароход, отплывающий на следующий день. Беспробудно пил всю дорогу и прибыл в Париж с сорока долларами в кармане… С тех пор я и бегу от той спальни… Господи, – он поднял глаза к черному, сочащемуся дождем небу, – двадцать лет спустя, в земляной норе, под бомбами я просыпаюсь и чувствую, как краска стыда заливает меня от ушей до пальцев ног, стоит мне об этом подумать. Спасибо тебе, что выслушал. – Голос Павона стал резким, отрывистым. – Я могу рассказывать эту историю лишь в темноте да когда крепко наберусь. Когда выговоришься, становится легче. А теперь я иду спать.
– Полковник, я попросил вас об одолжении, – напомнил Майкл.
– О чем? – Павон повернулся к Майклу.
– Я хочу, чтобы вы перевели меня в боевую часть. – Майклу было как-то неловко: не подумает ли Павон, что он метит в герои?
Павон мрачно хохотнул:
– А от какой спальни бежишь ты?
– Спальня здесь ни при чем. – Темнота придала Майклу смелости. – Понимаете, я чувствую, что должен принести пользу…