Молодые львы

– Присядь, присядь. – Лейтенант указал на один из стульев. – Устраивайся поудобнее. Не забывай, что тебя недавно ранили.

– Слушаюсь, господин лейтенант. – Кристиан уже сожалел о том, что взялся за опознание двух французов. Лейтенант вызывал у него отвращение, он не желал иметь с ним никаких дел.

– Это не первое твое ранение? – Лейтенант ласково ему улыбнулся.

– Нет, – ответил Кристиан. – Второе. Даже третье. Один раз я был ранен тяжело. В Африке. А до этого меня чуть царапнуло под Парижем в сороковом году.

– Три ранения. – Лейтенант вдруг стал серьезным. – Ты счастливчик. Тебя никогда не убьют. За тобой, несомненно, кто-то приглядывает. Я, между прочим, фаталист, хотя по мне этого и не скажешь. Есть люди, у которых на роду написаны только ранения, другим же суждено умереть. На мне вот пока ни царапинки. Но я знаю, что меня убьют до того, как закончится война. – Он пожал плечами, улыбнулся во весь рот. – Я из таких. Поэтому живу в свое удовольствие. Моя женщина – одна из лучших кухарок Франции, а у нее есть еще две сестры. – Он подмигнул Кристиану, хохотнул. – Так что пуля оборвет жизнь человека, который взял от жизни все.

Дверь открылась, рядовой СС ввел в комнату высокого мужчину в наручниках. Лицо его было выдублено ветром и солнцем. Мужчина изо всех сил старался не выказать страха. Он остановился у двери, со скованными за спиной руками, напрягая мышцы лица, дабы изобразить пренебрежительную улыбку.

Лейтенант радушно ему улыбнулся:

– Значит, так, мы не будем отнимать у вас время, месье. – По-французски лейтенант говорил плохо. Он повернулся к Кристиану. – Это один из тех людей, сержант?

Кристиан всмотрелся во француза. Тот глубоко вдохнул и скрестил с ним взгляд, на его лице отражались недоумение и с трудом сдерживаемая ненависть. Кристиан почувствовал, как в нем закипает злость. В этом лице, тупом, но отважном, отражалась вся хитрость, злоба и упрямство французов: насмешливое молчание, которым они окружали тебя, если ты ехал с ними в одном купе; пренебрежительный смех, доносившийся с углового столика, где сидели двое-трое французов, когда ты уходил из кафе; надпись «1918», которую кто-то намалевал на стене церкви в день вступления немецкой армии в Париж… Мужчина мрачно смотрел на Кристиана, но даже в этой кислой физиономии тому виделся беззвучный смех, затаившийся в уголках рта. «Я бы получил немалое удовольствие, – подумал Кристиан, – вышибив эти желтые зубы прикладом». Он вспомнил Бера, здравомыслящего, порядочного человека, который собирался сесть в одну лодку с такими вот людишками. Но теперь Бер умер, а эта сволочь живет да еще торжествующе ухмыляется.

– Да, – ответил Кристиан. – Это он.

– Что? – вскинулся француз. – Что такое? Он же рехнулся!

Лейтенант вскочил с удивительным для его пухлого тела проворством и врезал французу в подбородок.

– Мой дорогой друг, открывать рот будешь лишь тогда, когда к тебе обратятся. – Француз в изумлении уставился на него, засасывая струйки крови, побежавшие по нижней губе. – Итак, с этим все ясно… Вчера вечером на пляже, в шести километрах от этого городка, ты перерезал горло немецкому солдату.

– Позвольте… – заверещал француз.

– Теперь нам осталось узнать лишь одну маленькую подробность… – Лейтенант выдержал паузу. – Фамилию человека, который был там с тобой.

– Позвольте, но я могу доказать, что всю вторую половину дня провел в городе.

– Естественно. – Лицо лейтенанта осветила улыбка. – Ты можешь доказать что угодно, за час принесешь сотню подписей. Нас они не интересуют.

– Но…

– Нас интересует только одно: фамилия человека, который составлял тебе компанию, когда ты слез с велосипеда, чтобы убить беспомощного немецкого солдата.

– Что вы такое говорите? У меня вообще нет велосипеда.

Лейтенант кивнул рядовому СС. Солдат не слишком крепко привязал француза к одному из стульев.

– Я ничего не хочу от тебя скрывать. – Лейтенант уже не улыбался. – Я обещал сержанту, что он вернется в расположение роты к обеду, и намерен сдержать слово. Вот и тебе я обещаю: если сразу все не расскажешь, то потом горько об этом пожалеешь. Так что…

– У меня даже нет велосипеда, – промямлил француз.

Лейтенант прошел к столу, выдвинул ящик, достал щипцы и, небрежно пощелкивая ими, неспешным шагом вернулся к стулу, на котором сидел француз. Зайдя сзади, он схватил правую руку француза, а затем быстро, умело, отточенным движением профессионала выдернул ноготь большого пальца.

Такого дикого крика Кристиану слышать еще не доводилось.

– Я же тебя предупреждал, – лейтенант остался за спиной француза, – что слов на ветер не бросаю и всегда говорю только правду. Нам предстоит долгая война, и я не из тех, кто тратит время попусту.

– Послушайте… – простонал француз.

Лейтенант наклонился вновь, последовал новый крик. По лицу лейтенанта разлились спокойствие и скука, словно он вновь встал за свой станок на фабрике кожевенных изделий в Регенсбурге.

Француз обвис на веревках, но остался в сознании.