Молодые львы

«Прежде всего, – капитан отметил нервный, неровный почерк, которым написано письмо, – хочу заявить, что никто не помогал мне покинуть лагерь, никто не знал, что я собираюсь это сделать. Не надо докучать вопросами и моей жене, потому что по прибытии в Нью-Йорк я не пытался ни связаться, ни увидеться с ней. Я пытался сам найти ответ на мучивший меня вопрос и не хотел, чтобы на мое решение повлияли чьи-то доводы или чувства. В Нью-Йорке никто не укрывал меня, никто не заговаривал со мной со дня моего приезда две недели назад. Я даже случайно не встретил ни одного знакомого. Целыми днями я бродил по городу, а ночевал в разных отелях. У меня еще осталось семь долларов, на них я мог бы прожить три или четыре дня, но решение вызрело, я понял, что мне надо делать, и больше не хочу тянуть время».

Капитан Льюис взглянул на часы. Он договорился о встрече в городе и не хотел опаздывать. Капитан сунул письмо в карман шинели, чтобы дочитать на пароме.

– Если кто-нибудь спросит, где я, скажи, что ушел в госпиталь, – попросил он секретаршу.

– Слушаюсь, сэр, – без тени улыбки ответила девушка.

Капитан взял с вешалки фуражку и вышел.

День выдался солнечным, но ветреным; по другую сторону гавани, укоренившись в зеленой воде, высился Нью-Йорк, не подвластный ни штормам, ни ураганам. Всякий раз, глядя на огромный, сверкающий мирный город, капитан Льюис испытывал ставший уже привычным укол совести. Во время войны солдату полагалось находиться совсем в другом месте. Но, направляясь к пристани, он не один раз отдал честь, отвечая на приветствия новобранцев, а потому, поднимаясь на верхнюю палубу парома, отведенную для офицеров и их семей, уже почувствовал себя настоящим военным. Капитан Льюис не бегал от опасности и часто страдал от чувства вины, которую и не думал отрицать. Он, безусловно, проявил бы храбрость и принес немалую пользу, если бы армия отправила его туда, где гремели взрывы и гибли люди. Но очень уж хорошо он устроился в Нью-Йорке. Жил в приличном отеле, причем за счет военной скидки номер обходился ему очень дешево. Жена и дети остались в Канзас-Сити. Капитан Льюис спал с двумя молодыми женщинами, которые работали манекенщицами и что-то делали для Красного Креста. Красотой и опытом с ними не могла сравниться ни одна из его прежних женщин. Время от времени он просыпался в мрачном настроении и говорил себе, что надо прекратить тратить время попусту, пора уже просить о переводе на фронт или хотя бы принять какие-то меры для того, чтобы внести живую струю в работу на Острове. Но, побурчав дня два, почистив стол от лишних бумаг, пожаловавшись на жизнь полковнику Брюсу, капитан вновь обретал спокойствие, и все возвращалось на круги своя. Легкая жизнь, как известно, затягивает, словно трясина.

«Я много думал о причинах своего поведения, – читал Льюис в офицерской секции парома, покачивающегося у пристани на привязных канатах, – и полагаю, что теперь могу честно и однозначно сказать, чем были обусловлены мои поступки. Главная и основная причина в том, что я еврей. Большинство солдат в моей роте – выходцы с Юга, многие из них не получили никакого образования. Их изначальная враждебность по отношению ко мне стала вроде бы исчезать, поскольку я ни в чем им не уступал и за это они не могли не уважать меня. Но появление нового сержанта, назначенного к нам командиром взвода, раздуло те угольки злобы, что еще тлели в их сердцах. Однако, как я уже упоминал выше, я поступил бы точно так же, если бы и не был евреем, хотя именно последнее взорвало ситуацию и сделало невозможным мое дальнейшее пребывание среди этих людей».

Капитан Льюис вздохнул и оторвался от письма. Паром уже медленно плыл к Манхэттену. Город лежал перед ним, чистенький, будничный, располагающий к себе, и не хотелось думать о парне, который бродил по этим улицам с тяжким грузом своих невзгод на плечах, готовясь к тому, чтобы пойти в читальный зал библиотеки и излить душу в письме, адресованном начальнику военной полиции. Одному Богу известно, какие выводы сделали там на основании этого документа.