Мокрая вода

Неожиданно откуда-то спереди выскочил Босс, будто из ствола выпрыгнул навстречу, вновь поставил передние лапы на плечи Василичу, лизнул его широким замахом языка через всё лицо, спутал жёсткие волосы усов.

Василич увернулся и тоже лизнул Босса. Тот фыркнул, опустился на землю, затряс головой от неожиданности.

– А вот мы тебя – твоим же приёмчиком! – засмеялся довольный Василич, утираясь синим платком.

А пёс уже подхватился и вновь стремительно умчался в лесок.

– Понравился ты ему, – сказал Боб. – Вон как радуется! Ворон терпеть не может, скольким уж тут хвосты пообкорнал! Смешные сразу делаются, как будто фрак надет, а сам в трусах! – в первый раз засмеялся Боб.

– Да он мне тоже понравился, красивый парень! А почему с воронами антагонизм?

– В детстве долбанули в темечко. И велосипедистов терпеть не может! Сразу прыгает и норовит завалить – напугали его ещё щенком. Но так вообще – умный! Хитрован, конечно, великий.

– Я тут в очередной раз попытался дома порядок навести на книжных полках, – заговорил Василич. – Перебираю, листаю, прикидываю, что друзьям на дачу свезти. Наткнулся на книжку «Сажайте розы в проклятую землю» – Эйжен Веверис, латышский автор. В Саласпилсском лагере смерти был узником, ещё ребёнком. Работал учителем в школе всю жизнь, и всю жизнь писал стихи. Выпустил сборник. Там есть стихотворение про нациста, который в лагере вывел на прогулку собаку, овчарку. Одно четверостишие замечательное:

Ариец – что надо,
Изящен и туп.
Собака – что надо,
Умна и изящна!

– По-моему, замечательно! А называется стихотворение – «Я очень люблю собак». Оставил книжку-то, на полке.

Подошли к забору. Рядом с калиткой стояли три мусорных бака.

– Общим собранием выбрали председателем кооператива бывшего военмора, каперанга.

Враз порядок навёл! – сказал Боб, показывая на баки.

– Знаешь, – рассказал Василич, проходя в калитку, – ехали мы как-то с жёнкой на юг отдыхать. Поезд Москва – Симферополь. С утра пошли в вагон-ресторан позавтракать. Стоим в тамбуре, ждём открытия, народ прибывает. Пьяный какой-то подвалил и сходу бузить начал – почему не открывают! Жрать охота! И за стоп-кран. А поезд летит на приличной скорости! Тут же майор стоял: так он, не долго, думая, мужику – в лоб кулаком, а стоп-кран – на место. Никто и ойкнуть не успел! Пьяный уполз без претензий. Все стоят, молчат. Поезд летит себе, не колыхнулся. И я подумал тогда – их же, военных, для крайних ситуаций и готовят: отразить первый удар, чтобы нас, мягкотелых гражданских, в опасности прикрыть, пока чему-то научимся!

– Понятно! – сказал Боб. – У нас тут тоже всякое бывает – такие манёвры-заходы! Особенно зимой, когда людей в будние дни почти нет. Круговую оборону держим!

Прошли по улице. Дорога щебёнкой укатана, домики по сторонам – советские типовые. Кое-где высились целые хоромины, но смотрелись они не к месту, как слон в посудной лавке, занимая почти всё пространство шести соток.

– А вот и наш домушко, – показал Боб.

Босс уже переминался у калитки, торопил – отворяй скорее!

Домик вагонкой обшит, маленький, как у кума Тыквы в «Приключениях Чиполлино». Отдельно крохотная кухонька, будка с баком наверху – душевая, туалет в самом углу участка.

– Это крайний участок, – сказал Боб, – тут вообще пять соток, а не шесть, как у всех.

Дорожки выложены плиткой. По сторонам несколько старых яблонь, ветки на подпорки облокотились – год урожайный для яблок. Два сливовых дерева, груша, вдоль забора крыжовник, чёрная и красная смородина. На противоположной стороне – беседка, небольшая, как и все сооружения здесь. За ней – густые заросли хищной малины, безобидной сейчас – голые коричневые прутья, как розги.

Перед домиком большая клумба, на ней куст красной лилии: несколько цветков яркими плафонами. Синица присела на яблоневую ветку, озорно повертела головой, оттолкнулась и тотчас упорхнула, только ветка покачивалась ещё некоторое время.

– Душа с небес прилетала, проведала, улыбнулась и назад, – сказал Боб.

Погремел ключами, кухоньку открыл. Босс сразу морду в миску ткнул, глянул на Боба вопросительно.

В углу стояло цинковое ведро с водой, в которой плавал блестящий полосатый арбуз.

– Помнишь, у Гоголя? – засмеялся Василич:

После обеда Афанасий Иванович шел отдохнуть один часик. После чего Пульхерия Ивановна приносила разрезанный арбуз и говорила:

– Вот попробуйте, Афанасий Иванович, какой хороший арбуз.

– Да вы не верьте, Пульхерия Ивановна, что он красный в средине, – говорил Афанасий Иванович, принимая порядочный ломоть, – бывает, что и красный, да нехороший.