Мокрая вода

Он прыгает, ластится, целует их по очереди шершавым, целебным языком. Они смеются, уворачиваются, зовут его по имени. Он вертит головой, приподнимает удивлённо уши, пытается понять, исполнить любую команду, не задумываясь, почитая за благо великое – принести мячик. Словно спрашивает:

– Ну что ещё для вас сделать, родные вы мои? Куда сгонять и что принести? Я же люблю вас! Просто за то, что вы – есть! Не задумываясь, не сравнивая ни с кем! Вы – лучшие! Это навсегда! Ну – проверьте меня, готовность мою кинуться в любую стихию, на самую смерть, только намекните!

Он скулит, зная только эту речь, а ему столько надо рассказать!

И тогда настанет – собачье счастье!

Василич проснулся, похлопал рядом руками, понял, что лежит в луже. Туловище на всхолмке, а ниже, от пояса – в воде.

Он стал неуклюже выбираться наружу. Дождь по-прежнему моросил, стекал по палатке в небольшую ямку, в которой та стояла одним боком. Ставили в высокую траву и ямку не заметили.

Василич достал спальник, который был в изголовье и не намок, подкинул дров в затухающий костерок. Пламя повеселело, очаг отблагодарил теплом. Разматывал дымную, серую, невесомую вату. Мелкий дождичек тратил её, спутывал.

Василич снял джинсы, трусы, развесил их на спинках стульчиков. Влез в спальник, застегнул молнию, согрелся. Сидя под навесом, задремал в мягком гнезде полосатой ткани.

Потом пришла Варя, поводила руками вдоль всего тела. Горячая волна прокатилась, волосы на ногах вздыбились, как водоросли в речке, потянулись за Вариными волшебными руками.

– Не верь никому – есть любовь вечная! – сказала Варя. – Вот главная энергия жизни!

Он улыбнулся, провалился в радостное забытье сладкого сна.

– И не страшная она совсем, а красивая! – подумал, пробуждаясь.

* * *

Василич окончательно проснулся. Ноги затекли от неудобного сидения на складном стуле. Он потянулся, захрустел суставами, задвигался.

Светлое утро. Тёплая испарина после дождя. Солнце поднималось за лесом.

В тишине тенькала невидимая птица. Ворон сыто прокаркал, другой лениво ответил ему из-за речки. Роса на траве тяжёлая, туманная в нарождающемся утреннем тепле. Деревья живописно располагались по сторонам лужайки, словно кулисы, а сама лужайка – сцена посередине.

Дятел завтракал, долбил глуховато по дереву. Василич посмотрел в ту сторону. Круглая голова мелькала красным беретом, прикладывалась часто к стволу. Потом долетал стук.

– Как сверхзвуковой самолёт, – подумал Василич, – сперва пролетает, а уж потом звук.

В палатках послышалась возня, и на белый свет стали появляться Боб, Геныч, позже всех – хмурый Михалыч.

Над лесом на бреющем пролетел лёгкий самолёт.

– «Яковлев – восемнадцатый». «Парта», – сказал Василич.

Самолётик взмыл, выключил двигатель и стал падать, нагнетая тишину.

– Опа! – закричал Геныч. – Щас ка-а-а-к долбанётся!

– Ничего! – сказал Василич. – Это пилотаж. У земли движок заработает.

И действительно, самолётик взревел мотором, опасно взмыл над самым краем леса, стал карабкаться свечой, опираясь лишь на силу мотора и на поверхность приподнятого крыла.

Молча смотрели, задрав головы, как лихо он выполнял фигуры пилотажа.

– От, Василич, – сказал Михалыч, – А давай-ка мы по полёту самолёта будем загадывать – эту, как ты там называл? Не уложил в памяти с первого раза!

– Ауспиции – гадание по голосу или по полёту, скажем – совы или орла! О, видишь, – Василич показал рукой в небо, – справа заходит, это хорошо!

– А у нас и по голосу, и по полёту – всё хорошо! – сказал Михалыч.

– И в конце – мёртвая петля и финиш! – подытожил Геныч. – Конец загадкам!

Засмеялись и пошли умываться.

Исход