Моё солнечное наваждение

Зол, как же Герман был зол в то утро! На Ярину, которая крутилась перед ним как похотливая шлюшка. На себя, за то, что думает так о девятнадцатилетней девчонке. Какая, к чертям, из неё шлюшка? Вот из этого недоразумения в шортах и носках стабильно разного цвета? Разве так одеваются и ведут себя девицы, готовые отдаться за полушку? Кто в своём уме соблазняет мужика, нацепив шорты с улыбающимися поросячьими мордами на заднице? Привет, биполярное расстройство, Марков!

Он колотил по груше со всей дури, насколько хватало сил. Пот стекал по голой спине, груди, дыхание становилось рваным. Давно нужно было успокоиться, но он бил и бил по подвешенному мешку, представляя на его месте себя же. Искал успокоение в собственной злости, затапливающей организм от вспотевшей макушки до пяток в кроссовках. Молотил руками, не в силах остановиться.

Влюбился? Влюбился! Хватит! Выплюнь! Забудь! Просто забудь нахрен! Не думай, не анализируй, не вспоминай! Скажи себе: «Стоп!». Стоп! Стоп! Стоп!

Адреналин бурлил в разгорячённом теле. Герман тяжело дышал, не давая себе секунды на передышку. Не сейчас. Или он выбьет из собственной головы дурь, или сдохнет! Третьего не дано! Остановись! Выплюнь! Забудь!

Удар, ещё удар, снова удар. Ещё, ещё, ещё! Пока бронхи не вылетят на пол, мозги не превратятся в кашу, пока кровь не свернётся от переизбытка эпинефрина. Какая максимально переносимая доза? Сто пятнадцать микрограмм на килограмм? Пусть будет тысяча, две, пять тысяч, чтобы наверняка. Удар, ещё удар, снова удар. Ещё, ещё, ещё!

Остановился усилием воли от неясного движения, заметил периферическим зрением. Дышал глубоко, как разгорячённый зверь, в ушах гулко отдавалось собственное сердцебиение. Упёрся ладонями в колени, слегка нагнувшись, пытался выровнять дыхание. Сдохнуть не удалось, придётся жить.

Ярина, конечно же, это была Ярина. Стояла у входа в зал, смотрела синющими глазами, заставляя внутренности Германа скручиваться в тугой узел. Что на ней надето? Шёлковая ночная сорочка на тоненьких, как паутинка, бретельках, едва-едва доходящая до середины бедра.

— Чего тебе? — рявкнул Герман, ничуть не смущаясь собственного тона.

Она бы ещё голая пришла! Впрочем, через кусок тряпки, которая считалась одеждой, отлично проступали упругие полушария грудей, венчающиеся острыми сосками. Ткань скользила по плоскому, девичьему животу, подчёркивая пупок, обхватывала бёдра, стекала вниз по ногам. И эти чёртовы ключицы, которые хотелось облизать, сожрать хотелось!

— Я испугалась шума, — пролепетала Ярина.

— Прости, не думал, что разбужу.

— Вы… ты пить хочешь, — заявила она.

— Наверное.

Ярина стояла и таращилась, разглядывала Германа. Будь это не девятнадцатилетняя пигалица, сказал бы — смотрела с откровенной похотью. Не двигалась с места. Не шевелилась. Просто смотрела.

Герман злился, злился, как никогда. Адреналин всё ещё бурлил в его теле, он отлично понимал и свою реакцию, и реакцию Ярины. Но так нельзя, чёрт возьми, нельзя! Неужели она не понимает простых вещей? У неё есть парень, сегодня ночью она кувыркалась с ним! У него — любовница. Он ничего не обещал Ангелине, не обязался хранить верность. Он платил за секс с ней, но в глазах Ярины Ангелина — подруга Маркова Глеба. Его девушка. Де-ву-шка, мать её дери!

Чем-то странным блеснули глаза Ярины. Господи, насколько же синий, не человеческий взгляд. Провалиться бы в него, забыться хотя бы на минуту, секунду, микро-мгновение. Щеки, ещё по-детски пухлые, медленно покрывались румянцем.

Ярина сделал шаг в сторону небольшого холодильника со стеклянной дверцей, достала бутылку минеральной воды, двинулась на Германа, едва покачивая бёдрами. Он не видел в своей жизни ничего соблазнительнее, чем эта девушка, идущая ровно на него со странной, сбивающей с толку и ног решимостью во взгляде и алеющими щеками. Она глубоко дышала, от чего грудь покачивалась, шёлк задевал острые соски, выдающие возбуждение их владелицы. Безумие!

Она рехнулась? Он сошёл с ума? У неё есть парень, его зовут Елисей, у него розовые волосы и тощий зад. Какого дьявола она прямо сейчас демонстрирует желание прыгнуть на посторонний член? Даже дамочки типа Ангелины не действовали в лоб. В движениях Ярины читалось отчаяние, откровенность, настолько неумелая, что становилось неловко. Кто научил девчонку этому дерьму?

Твою мать!

У Германа сорвало все стоп-краны, натуго затянутые в его организме. Если девчонка подставляется, выходит, знает, что делает! Одним движением он впечатал Ярину в стену, просунул руку между девичьей поясницей и стеной, скорее ощущая телом, чем видя, что Ярина тянется, встаёт на носочки, чтобы достать до его губ, чтобы ему было удобней. Он впился в губы, мгновенно раздвигая их требовательным движением языка, нагло провоцируя на ответ.

Ну же, девочка, ты же хотела, добивалась. Отвечай! Ярина вскинула ладони ему на вспотевшую, разгорячённую шею, приоткрыла рот, несмело устремилась языком навстречу и… на этом всё. Больше ничего! Целоваться Ярина попросту не умела. Не умела!